Мы публикуем выступление доктора социологических наук, PhD, научного руководителя Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге, профессора социологии права им.

С. А. Муромцева Вадима Волкова на пленарном заседании Санкт-Петербургской ассоциации социологов (01. 12. 2017).

Выступление является своего рода манифестом эмпирической социологии, получившей новые возможности, позволяющие обоснованно судить о ситуации и процессах в ключевых для общества сферах, а, значит, функционировать как публичная социология.

Идея принципиальной неузнаваемости и непознаваемости форм социальной жизни для ее участников стала в свое время основой социологии Эмиля Дюркгейма. Общество и его принудительная сила рождались из коллективных представлений, отливались в символы и возвращали энергию коллективной жизни каждому из членов общества через ритуальное поклонение сакральному (даже если в качестве сакрального выступает индивид, как в современных обществах).

Макс Вебер эту идею не поддерживал. Процесс рационализации, который был центральным для его версии социологии, предполагал, что люди применяют особые процедуры для производства правил жизни, которые ее регулируют. Природа власти состоит в контроле за соблюдением правил, которые рациональны - в смысле того, что они сконструированы людьми и понятны. Расколдовывание мира выразилось в том числе и в замене жреца или священника бюрократом, который сознательно и методично регулирует ту или иную сферу общества в соответствии с заранее созданными правилами.

Это последовательные позиции двух классиков, и важно то, что они распространяются на сферу права. У Дюркгейма общий контур социологии права состоит в том, что моральные запреты и ограничения первичны и лежат в основе права. По сути, слепой обычай и коллективные представления нуждаются в дополнительной силе и находят таковую в правовых нормах, контроль за применением которых, т. е. устранение отклонений, берет на себя государство. Моральный базис права оставляет за социологией первенство в объяснении его реального функционирования.

У Вебера в процессе рационализации право превращается в автономную сферу, имеющую свои эпистемологические основания и институционально автономную. Кроме того, право еще становится универсальным инструментом рациональной реорганизации общества. Современный авторитет, мы знаем, рационально-легального свойства. По Веберу, он держится на производстве понятных правил регулирования жизни. Т. е. право становится рациональным основанием общества, не надстройкой, а фундаментом, и никакой тайны или коллективных сил, действующих за спинами индивидов уже нет. Есть лишь взаимодействие самих индивидов по поводу правовых норм и их исполнения.

Одновременно Вебер указывает на то, что в современном обществе появилась обособленная группа профессионалов, обеспечивающих автономию права. Это юристы, которые обладают компетенциями, полномочиями и монополией на производство и толкование правовых норм. Одновременно и сила государства выросла настолько, что оно стало основным источником права и социального контроля. Социальный контроль стал осуществляться преимущественно посредством законов.

Здесь действительно уместно вспомнить череду событий, связанных с драматичной рационализацией жизни. Французскую революцию, например, которая смела традиционные порядки и привилегии обычая, расчистив дорогу кодексу Наполеона. Кодекс стал вершиной разумного описания и предвосхищения всех потенциальных аспектов взаимодействия, требующих регулирования, и после 1804 г. стал замещать все местные уложения. За ним в течение столетия последовал взрывной рост бюрократии и юридической корпорации по всей континентальной Европе.

Именно потому что Вебер артикулировал рационально-легальные основания порядка, его социологию считают по духу социологией права. Из его работ можно вывести тезис о том, что с пришествием современности правовая реальность вытеснила социальную.

Юристы, конечно, не могли пропустить такой подарок. Они восприняли не только положение об автономности правового порядка, но и идею того, что сам правовой порядок, рациональное законотворчество и четкое правоприменение и есть каркас общества. Благодаря диффузии юридического подхода в социологию Вебера правоведение стало претендовать на роль социологии. Зачем объяснять общество, если его можно регулировать рациональными нормами, менять с помощью законов и силы государства, чуть ли не создать заново. Здесь просто нечего объяснять. Высокий модернизм означал вытеснение социологии прикладным правоведением и чем-то вроде государственно-муниципального управления - наследницы прусской псевдонауки камералистики.

Юридическая корпорация с тех пор только усиливалась (с 1970 по 2010 г. число практикующих юристов в мире выросло с 1. 1 до 5 млн. и продолжает расти) и в континентальной Европе практически слилась с государственной службой. В нашей стране, по данным Ассоциации юристов России, до 3 млн. человек имеют вузовские дипломы юристов; ежегодно производится до 150 тыс. дипломированных юристов. Рост популяции юристов сопровождает процесс юридикализации социального. Он состоит в стремлении поставить на место социальных концептов, таких, например, как идентичность и роли, концепты правовые, такие как правовой статус и совокупность привязанных к ним прав и обязанностей, а также менять социальное посредством законов и запретов. Этот процесс явлен нам сегодня довольно ярко. Юридикализация выражается в виде лихорадочного законотворчества Госдумы с ее многочисленными законами и запретами по любому поводу, в стремлении МВД и Следственного комитета регулировать хозяйственную жизнь, в коллективном убеждении в том, что законотворчество плюс правоприменение и есть главный источник социального порядка. Современная формула звучит так: социальный порядок равен правопорядку. Это поддерживает веру в то, что государство может делать с обществом все, что угодно.

Здесь я хотел бы очертить пространство для социологии сегодняшнего дня, которая обязана внести коррективы, исправить перекосы, допущенные еще Вебером. Ситуация юридикализации дает социологии новые перспективы и отличный предмет для критических исследований. В сфере права и правоприменения присутствуют все виды массовых заблуждений, с которыми всегда любила разбираться социология. Это автономия какой-либо сферы от общества (будь то эстетика, наука или право); прозрачность субъекта и оснований его действий (прозрачность-для-себя); способность к воплощению рациональных замыслов.

Какой должна быть социология сегодня в свете задачи критики права? Задача, уточню, заключается в том, чтобы, cкорректировать картину мира и через это изменить характер работы государственно-правовой машины, вернув ее в то состояние, в котором она может приносить пользу обществу, а не разрушать его бессмысленным администрированием. Для этого надо исследовать и наглядно демонстрировать закономерности ее работы, поставив под вопрос автономию, рациональность и правовой детерминизм. Правовой детерминизм здесь обозначает имплицитное убеждение государственного правоведения в отсутствии искажений в цепочке действий: регулятивный замысел - законотворчество - правоприменение - правовое воздействие.

Итак, в условиях, когда юридический дискурс стал чем-то вроде прикладной теории общества, социология права обязана стать познавательным, терапевтическим и политическим инструментом (политическим в смысле policy, а не politics).

Для того, чтобы это реализовать, важны три аспекта. Специфика и источники данных; когнитивный стиль; способы коммуникации и аудитории.

Социология права должна быть эмпирической, т. е. не ограничиваться общими положениями о связи общества и права, а опираться на максимально разнообразные данные, полученные несколькими способами. Социология должна использовать стремительные изменения в сфере генерации данных и информационных технологий. Объяснительный потенциал больших данных в социальных науках еще не реализован, но уже ясно, что характер таких данных, способы их получения и масштабы быстро меняются.

Большие данные 1) генерируются пользователями или участниками, а не социологами (поэтому опросы теряют значение); 2) часто они представляют собой всю исследуемую популяцию, а не выборку; 3) имеют большие объемы. Такие данные могут быть представлены в различных формах (чаще в виде текстов, таблиц или карточек, геотегов, и т. д. ). В последние 5-7 лет во многих странах, включая РФ, в открытом доступе в электронном виде появились все законодательные акты, все решения судов, данные о работе отдельных государственных органов. По запросам ученых удается получать данные учета преступлений, процессуальные данные о работе правоохранительных органов, контакты населения с полицией, геолокацию правонарушений, даже данные о передвижении полицейских экипажей во времени.

Иными словами, появляются новые и большие массивы данных, характеризующих поведение регуляторов общественной жизни, именно тех, кто претендует на ее тотальную рациональную инженерию, а также о поведении тех, на кого она направлена - обычных граждан.

Проблема с этими данными как раз в том, что они произведены без вмешательства социолога, поэтому а) не предвосхищают исследовательский дизайн (что есть, то и есть); б) генерируются не всегда понятными способами, скрывая смысл некоторых параметров; в) могут быть искаженными, загрязненными, гетерогенными.

Уже поэтому работа с такими данными требует качественной социологии или, как минимум, изучения всех аспектов поведения правоохранителей, судей или сотрудников других регулирующих органов, в том числе того, как они генерируют эти данные. Оказывается, что генерирование данных, учет или создание отчетности - это отдельная сфера поведения или взаимодействия, реальность по созданию реальности, трансформированной, иногда фиктивной. Для описания процесса возбуждения уголовного дела, которое сопровождается заполнением статистической карточки, требуется большой объем наблюдений, интервьюирования, участвующего наблюдения на микроуровне - за работой дознавателя, участкового, следователя. Мы не только понимаем мотивацию, ограничения и закономерности взаимодействия субъектов правоприменения в их социальных и организационных контекстах, но и наблюдаем за генерированием статистического факта.

Имея данные о поведении государственных юристов - членов профессий и организаций, претендующих на повседневное управление и изменение общества в силу того, что они, как им кажется, владеют правилами, конституирующими само общество, - мы можем понять закономерности их поведения, используя социальные, а не правовые категории. Мы можем снова поместить этих людей в социальный контекст, показав, что рационально-легальные основания - это лишь манифестная часть их поведения. Эмпирическая социология права возвращает отрицаемые социальные основания, добывает своего рода доказательства того, что юристы - это люди, привязанные к социальным структурам, управляемые ими.

Возвращение социального в правовое не означает заколдовывание мира и возврат к Дюркгейму или другим жестким социологическим объяснительным схемам. Теории коллективных представлений или классификаций, хабитуса или класса, фрейма или поля оказываются излишними. Социологическая теория (пока) работает слабо, это приходится признать. Эмпирическая социология права оказывается более близкой к атеоретическим эмпирико-правовым исследованиям, нежели к социологии как мы ее знаем. Выявление связей, закономерностей, предикторов поведения юристов (судей, правоохранителей, адвокатов, регуляторов) не стыкуется с теорией, да и не требует ее. Но важным представляется критика нормативного детерминизма, его разрыв на всех стыках: замысел - текст закона; текст закона - практическое толкование людьми в униформе и мантии; применение закона - влияние на целевые группы граждан.

Для активного участия в работе с большими массивами правовых данных и получении общественно значимых результатов социологии приходится жертвовать теоретической насыщенностью (социологизмом и объяснительными схемами), пользуясь лишь теми социологическими понятиями, которые напрямую соотносятся с данными. Отчасти это объясняется большими затратами на подготовку данных и методологию, отчасти - спецификой коммуникации и целевой аудиторией.

Эмпирическая социология права, например, устанавливает и измеряет влияние социальной структуры на назначение наказания, степень трансляции социального неравенства в шансы сторон в суде, социальные закономерности мобилизации права, организационные детерминанты поведения государственных юристов, таких как судьи, прокуроры и следователи, эффекты регулирования. Если у вас есть текст закона и инструменты для наблюдения или первичные данные, то социолог может сделать работу надзирающего прокурора гораздо лучше его самого.

Эмпирическая социология права лучше всего может функционировать как публичная социология. Важно, что это относится не только к социологии права. Выходя за рамки академической науки и беря данные и наблюдения из ключевых сфер, ответственных за воспроизводство общества, таких как право, медицина, образование, наука, публичная социология возвращает их обратно этим аудиториям. Т. е. социология может вести прямой диалог с ключевыми профессиональными сообществами, давая им те знания, которые относятся к действиям этих сообществ в социальном контексте. Другой публикой будут более широкие сообщества экспертов и активных граждан.

Для повышения престижа социологии важна коммуникация в жанре, выходящем за академические рамки. Это прежде всего коммуникация с профессиональными группами, являющимися ключевыми для воспроизводства общества, в которых наблюдается тенденция обособления, замыкание на себя, злоупотребление властью, деградация под влиянием бюрократических и менеджерских подходов.

Обобщая, социологическое знание имеет шанс усилить рефлексию, способствовать оздоровлению основных институциональных сфер. The big sociological revival, если можно так выразиться, возможен на путях публичной социологии, но для этого надо 1) научиться использовать потенциал новых данных; 2) понимать отраслевые проблемы; 3) освоить профессиональные языки и навыки коммуникации с другими профессиональными аудиториями.

См. также

Манифест новой количественной криминологии «Уголовная политика с опорой на данные»

.

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на polit.ru