фото показано с aif.ru

В начале сентября на пенсию вышел человек, об уходе которого многие в этой стране вздохнут – а многие выдохнут.

В начале сентября на пенсию вышел человек, об уходе которого многие в этой стране вздохнут — а многие выдохнут.Неудобный многим. И для многих — единственный, кому было дело — до их пострадавших детей.Или даже вовсе не их — а казенных, ничейных, государственных.Генерал-майор Следственного комитета. Старший помощник Александра Бастрыкина.Человек, 10 лет занимавшийся в СК детьми. «Девочкой из собачьей будки», «магаданским мальчиком» и еще сотнями других.Тот, кто еще год назад возбуждал дело по факту проживания пятилетней девочки в элитном роддоме, куда ее заточили собственные родители. И расследовал тьму трагедий — за горький свет в конце которых отчитывались потом другие люди.Человек, бывший плоть от плоти системы, — и сам не бывший ею. Бур репрессивной машины — вечно причинявший добро.И вот он вышел из тени.Его уволили. Указом Президента. В сентябре 2019.Так Игорь Федорович Комиссаров вышел на свет.(И даже завел Фейсбук).Удивительно другое: как его вообще так долго терпели. Со всех сторон.И это — долгая история.«Путин. Бастрыкин. И господь Бог»В октябрьский день, когда я встречаюсь с генералом впервые, в Саратове маньяк убивает 9-летнюю девочку, напав по дороге в школу, за гаражами.Комиссаровский формат общения — 4 часа. Минимум. 4 часа разговоров за пустым столом, как правило ночью. Вообразите: городок, скажем, в Ростовской (где недавно сгорели дети) или в заснеженной Якутии (где только что собаки растерзали парнишку), или, скажем, на Камчатке (где подростки сварились в кипятке теплоцентрали), тьма объяла улицы, все спят загробным сном, и только в кабинете, ну, скажем, на верхнем этаже следственного управления (или минобра, или у губера, или в местной думе или еще у кого-то, на кого Комиссаров с трапа самолета показал: ты!) горит огонек. Как на Лубянке в 30-х. 4 часа. Без лишних глаз. Один на один. За жизнь. Только хардкор. С депутатами, чиновниками, хозяйственниками, опекунами (как раньше — с солдатами, криминальными авторитетами и даже женами олигархов) — у Комиссарова для всех один формат.Перевоспитания. (Спойлер: любимый с юности автор — Макаренко).Для журналистов (к которым теперь можно без формы, а в мотоциклетном шлеме) формат такой же.Мне назначено еще по-божески: к 8 утра.На мотокроссе в Истре.«Мы там с женой тренироваться будем, приезжайте, поговорим».И я выезжаю на рассвете (Лиза Киселева даже еще не вышла из дома в своем Саратове) на первое из серии 4-часовых собеседований к человеку, который говорит про себя: «У меня было три начальника — Господь Бог, Бастрыкин и Путин. Теперь остался один».Шаги за сценойСейчас уже можно сказать — это комиссаровские шаги 10 лет слышны были за сценой.Это он придумал личные приемы у следователей, обязательное психологическое сопровождение детей в уголовных процессах, отдельные комнаты для допросов жертв сексуального насилия и должность уполномоченного по правам ребенка («Это я идиот, это мой грех»- про последнее). Это он был «горячей линией» и «контактом» поисковиков («Лизы Алерт», например) в Следкоме, помогал доктору Лизе вывозить детей из Сирии и Донецка, инициировал исследование по детским самоубийствам и бился с Яровой, вынимал на свет божий никому не нужные травмы поколений — и детские трупы (крупным планом, 10 на 15, в руки каждому участнику заседания Общественной Палаты).Это его приключения в Питерском РУБОПе легли в основу некоторых произведений Кивинова (и это его сыграл Пореченков в «Убойной силе» в серии «Братство по оружию»), а 8 снятых им на войне вехаэсок стали фильмом «Русский спецназ в Грозном. Командировка в смерть», который получил золотую и серебряную медаль на Фестивале документальных фильмов в Нью-Йорке в 1997 и никогда не был показан в России. Это Комиссаров про каждого приличного человека говорит — «Он мой друг». И про каждого подлеца — «Жалко его, конечно».Это 60-летний генерал на пенсии летит сейчас на дне песчаного карьера, в который раз за утро заходя на круг: «вылет» — «стол» -«приземление».Я ловлю образ: приземлиться — самое сложное. Сделать это красиво. Не упасть. Не вылететь за границы. Остаться на коне.Но генерал крутит у виска: «Самое сложное — это ручку газа до отказа. Оторваться от земли — вот это страшно. Никогда не знаешь, что будет в полете. Но если очканешь, то не возьмешь барьер».Фотограф зумирует объектив, приближает к нам кислотные фигуры на дне карьера — берущего круг за кругом барьер генерала и его молодую жену Ксению. Когда тренировка закончится, высокий и так, в мотоциклетном шлеме Комиссаров и вовсе покажется мне Дон Кихотом. Который боролся мы помним с чем.Beautiful worldОдного забили мухобойкой в Сибири. Другого утопили в ванной. Третьего макали в унитаз. Четвертую насиловал отец, поместили в детдом, из детдома забрал дед — и начал насиловать уже сам. Девочка из собачьей будки. Замерзающая старуха с внуком на крайнем севере. Ребенок, забытый санитарами на подогреваемом матрасе — и обгревший до костей. Сирота, которую преступник выкрал из окошка палаты детского дома, поиздевался в поле, а когда ее подобрали сотрудники учреждения, несколько лет скрывали случившееся... «Хотите я вам фотографии покажу? Я вникал всегда предметно. Я не теоретик, я практик».Совещания Игорь Комиссаров проводил на кладбищах: «Свежая детская могилка, три чиновные дамы на шпильках, комары, грязь, как вот тут в карьере, глаза их пустые: "Мы не при делах"...»— В однм городе (не скажу каком, там в итоге человек исправился), где парень пошел зубы лечить, и анастезиолог налажал так, что ребенок стал овощем (а тот просто трудоутроился на Север), я всю ночь проговорил с губернатором. Показал ему две фотографии — до и после. И наутро он мне сказал: «Я понял, Игорь Федорыч, это ж мой внук мог быть...» Пока человек сам не испытает страдания, ничего не поменяется.10 лет Игорь Федорович Комиссаров ездил по стране и причинял страдания. Полицейским, городским, опекунским, министерским начальникам, многодетным, приемным, благотворительным, чиновным... Своими разговорами, распечатанными крупно фотографиями, совещаниями на кладбищах, цитатами из Библии, «Педагогической поэмы» и «Идиота».— С чего это началось?— Это началось с Жени Табакова. Женя Табаков меня спас.К ним в квартиру в Подмосковной военной части проник грабитель, Жене было 8 лет, он защитил маленькую сестру, а сам был зверски убит — 22 ножевых удара. А меня как раз в первый раз (их таких потом много было) Быстрыкин собирался уволить — после 2 месяцев работы в СК. (От меня тогда требовали пустить под нож книжку фотохроники с войны 2008 года, где я был с начальником; я пошел в храм, постоял перед иконами, вспомнил убитых солдат — и отказался выполнять приказ. Раз они смогли, и я смогу). Я уже пакую вещички, и вдруг Бастрыкин собирается к маме Жени и зовет меня с собой (потом мы каждую неделю с ним навещали разных детей). Сидим у них дома, с Жениной мамой, с его сестрой, и я чувствую, что шеф раздражен, не понимает причину моих поступков. «Если ты такой правильный, — говорит, — все про бога мне тут рассказываешь, то скажи, Игорь Федорыч, зачем тогда Женя умер?» И я сказал: «Чтобы вы лучше стали, Александр Иваныч. И я лучше стал, и она — на маму киваю. Он за всех нас погиб». Выходим от Табаковых, шеф говорит «Не могу, пошли водки выпьем». Выпили. И тогда он говорит: «Отдаю тебе самое дорогое — оставайся и занимайся детьми». Так Женя меня спас. Женя не зря умер...Спустя несколько лет Галя Табакова ждала ребенка, позвонила Комиссарову в конце весны. Он попросил ее потерпеть до его дня рождения. И она потерпела. Родила 1 июня.В День защиты детей.Дни защиты детейКомиссаров без шлема и в черной худи с капюшоном и надписью «Beautiful world» в комнате отдыха спортивного клуба напоминает мне францисканского монаха, фанатика, миссионера: у него серо-зеленые глаза, горящие огнем, это глаза подростка лет от силы 15 — даже самого трудного подростка, вера в нечто большее, чем мундиры, чины и написанные человеком законы в котором еще просто не успела выйти по сроку годности. Непримиримый праведник, стирающий пятна с солнца. Судия, меряющий высшей мерой. В его мире нет компромиссов, полутонов — в этом мире человек почти никогда не может пройти в игольное ушко идеальных комиссаровских представлений.Если только он не ребенок.Или взрослый, сохранивший в себе этого ребенка. А такой в окружении Игоря Комиссарова только один — он сам. И с этим Игорем очень сложно всем взрослым.Любым. Системщикам, общественникам, региональных олухам, преступникам и родителям пострадавших. Потому что генерал Комиссаров идет не против конкретных нарушителей вселенского равновесия и даже не против зла этого мира — генерал идет против природы человека. И до его планки никому никогда не допрыгнуть. Даже тем, кого он называет «мой друг».И поэтому Комиссаров защищает детей. На их сторону встать легко, это не требует разрыва шаблона. Ребенок заведомо удовлетворяет генеральской мерке.— Расскажите все сначала, Игорь Федорович.— Приходите завтра. В клинику Рошаля. У Вани, сына Веры Дробинской — знаете? — послезавтра операция.Я знаю семью Веры, которая взяла под опеку несколько детей, в том числе троих из страшно известной Разночиновки, детского дома-интерната, в котором стала вскрывать творившиеся там преступления, за что ее попытались лишить детей, — Верой в итоге занимался Комиссаров, «Вера — мой друг». И еще я знаю, что завтра день рождения Ксении Комиссаровой.Ксения — красавица и модный фитнес-тренер. У нее есть любимая байка про подарок мужа на 8 марта несколько лет назад: «Днем 7 числа Игорю позвонила Елизавета Петровна Глинка и сказала, что в донбасском роддоме в отделении недоношенных, где находилась пара десятков детей, кончились баллоны с кислородом для кювезов, и попросила помочь их найти, Игорь нашел, и к вечеру 8 марта они были на месте. Я уже в ночи ему говорю: слушай, а ты не забыл про подарок мне?» И он отвечает: «Ну... вот тебе 20 детей. Устраивает?»" Свой завтрашний день рождения Ксюша проведет на Павелецком вокзале: «Фонд доктора Лизы», еще один осколок дела Елизаветы Глинки, где сейчас работает Комиссарова, будет раздавать горячую еду из жбанов с гречкой, рисом и тушенкой бездомным людям — почти как в старые добрые времена.И еще, пока мы разговариваем на мотокроссе, в Бурятии принесут билет на поезд Оле, маме Максима Чиркова, про которого в последующие недели будут трубить все телеканалы. «Крайнего» подопечного генерала. Того, кем он занимается уже не имея ни единого властного рычага — и пользуясь только фейсбуком и своим именем. «После 7 сентября для меня ничего не поменялось — просто решать вопросы стало труднее».Максима летом сбил блатной лихач, «череп раскололся как арбуз», водитель уходит от ответственности, Максим, почему-то до сих пор живой (выйдя из комы сказал: «Мама, убей меня» — так было больно: мозг пульсировал под голой кожей), лежиттряпкой без медицинской помощи в их маленькой квартирке в поселке Новый Уоян, одинокую маму-учительницу везде отшвыривают (к детскому омбудсмену Анне Кузнецовой она обратилась еще летом), и когда Оля наконец слышит в трубке голос Комиссарова, который сначала вникает, а потом решает вопрос, городок крутит у виска: «Да ладно, Оль, брехать-то. Какая Москва. Кому ты там нужна».Скоро Максима грузят в специальное купе на поезд Северобайкальск-Москва и повезут в клинику Рошаля, и с каждой станции Макс, пристегнутый к койке, будет звонить Комиссарову: «Привет, Дед Мороз».Через пару дней после убийства Лизы Киселевой саратовские власти предлагают косить траву и рубить деревья на пути следования школьников, чтобы никакой маньяк больше не смог спрятаться за стволами.Назавтра мы встречаемся у Коли, сына Веры, в клинике Рошаля. Утром генералу не идти на работу.Он этой работе в итоге оказался не нужен.Потому что у каждого свои методы.«Не ссать»Наутро Комиссаров с коробкой пазлов и мы с фотографом Юлей Маковейчук поднимаемся на 5 этаж клиники к Коле, сыну Веры Дробинской.— Слушай сюда. — Писаный красавец с пушистыми ресницами, Коля, с сухой ногой, сидит в коридоре на «проработке» у генерала: завтра операция, у Коли гниет кость (запустили ногу еще в детдоме). — Был тут тоже нытик один несколько лет назад, мозг мне выносил. Ваня Воронов. Вот, в твоей палате лежал. Потом у нас с Ксеней дома жил. Его Лиза из Донецка привезла. Так у Вани ног не было, руки одной не было, 28 наркозов перенес, жить не хотел! Я к нему еще Ника Вуйчича дважды привозил, тоже с ним потом всю ночь в гостинице проговорили... А сейчас Ваня плавает, на велике ездит, живет в Москве, отличник, я ему еще протез руки бионический хочу, осталось его уговорить. Так что не ссать. Вот смотри, за окном снег идет — может ты с этим что-нибудь поделать? Нет. Значит, надо принять. Так и здесь. Все будет хорошо. Я договорился. Врачи сделают все, что можно. Митиш — он мой друг.Валерий Митиш — директор клиники. За окном — синяя Москва, сухое октябрьское утро. В спину меня кто-то толкает — это пробегает по коридору улыбающаяся Айша, покалеченная своей теткой семилетка из Ингушетии, которой в клинике Рошаля пришлось ампутировать руку — из-за травм началась гангрена. Коля смотрит на отрезанную руку счастливой (не бьют!) Айши, и я понимаю, что он думает о своей ноге — сколько от нее завтра останется? Айша хохочет и снова толкает меня сильной культей. «Да она нам и пазлы все-время рассыпает!» — обличает Айшу Коля.— Ну, давай, завтра сразу звони, как в себя придешь. Целоваться не по-пацански. Бывай.Я обнимаю Колю. Фотограф Юля говорит: «Я за тебя молиться буду».— И я, — говорит генерал.Мы идем к метро, Комиссаров рассказывает, что с сентября так и путается, куда прикладывать карточки («20 лет с мигалкой ездил!») и пригибается под низким сводом, чтобы не удариться головой.Операция у Коли, сына Веры, пройдет хорошо.Айша рассыпет и генеральские пазлы.«Перевоспитать» Анну ЮрьевнуНакануне прибытия поезда Северобайкальск-Москва, который четыре дня тащится в столицу через Россию, Оля Чиркова звонит Комиссарову с какой-то станции, встревоженная и уставшая — у Макса идет носом кровь, силы заканчиваются, он просит привезти ему динозавра. С ними едет врач, утром их должна встречать скорая и транспортировать в Рошаля. «Потерпите, завтра я вас встречу».Мы в это время стоим над речкой в подмосковном санатории Управления делами Президента (Комиссаровы снимают до декабря половину отдноэтажного коттеджа здесь, пока в столичной однушке, тоже в ведомственном доме, идет борьба с плесенью). Генерал в красной куртке, повсюду осень в самом ее излете, тревожном пике, уже не золотая, но бронзовая, он выше ее на голову. В моем диктофоне уже закончилось место — очередные 4 часа позади. И я понимаю, что не хочу сейчас ни про то, как Комиссаров приставлял свою эталонную лупу, сантиментр и калькулятор к самым разным благотворительным и общественным проектам — волонтерским слетам, кванториумам, обучению сирийских врачей, Мониторинговому центру Павла Астахова — и «вникал». Требовал отчетов. Задавал неудобные вопросы. Сажал — напротив и разговаривал. Не хочу даже про Ксению Соколову, возглавившую фонд доктора Лизы после ее смерти, — самый «знаменитый» и, собственно, единственный публичный эпизод карьеры Комиссарова в Комитете, из-за которого бывшая президент фонда «Справедливая помощь» уехала из страны с формулировкой «меня заказал генерал СК».Хотя все-таки придется сделать здесь остановку.— Соколова продвигала проект строительства частной клиники в центре Москвы, вроде для бездомных, но для бездомных там была пара коек, а остальное — приносило бы деньги. Она просила моей поддержки. Но Лиза — мой друг. Она бы такого не предложила.Когда проект с клиникой был заморожен, конфликт вышел на принципиальный уровень. Сама Соколова говорила в интервью Зое Световой так: «Люди не любят чужеродности. Но можно было мимикрировать. Например, генерал присылал мне книгу про доктора Гааза («святой доктор», член Московского тюремного комитета и главный врач московских тюрем, филантроп — от ред.), он пытался как бы обратить меня в свою веру. Но я упорно не обращалась. Я не переставала носить свою шубу. Я говорила: «Вот я такая, как есть, а вот то, что я хочу сделать».А Анну Кузнецову, детского омбудсмена, которую генерал все эти годы пытался «перевоспитывать», которую всегда ставил в палатах клиники Рошаля перед телекамерами отчитываться за его, генеральские, шаги за сценой, и которую сажал в песчаном карьере на мотоцикл, Комиссаров надеялся дотянуть до своей планки до последнего момента, много лет — вплоть до этих событий с Максимом Чирковым. «Эх, опять полночи с Анной Юрьевной ссорился... — грустно кивает он на переписку в телефоне. — Нет, не смогла».Но я не хочу сейчас про сиюминутное.Я хочу про главное.Осень генералаМы стоим высоко над рекой, красная куртка генерала — самая яркая точка щемящего пейзажа: одинокая фигура над осенней рекой. Генерал показывает в какую-то сторону света. И я понимаю, что все поведанные сегодня им байки и истории меркнут перед какой-то большей правдой.Хотя — роскошные сюжеты! И про то, как в 23 года был назаначен командиром роты в группе Группе советских войск в Германии и как — старлей! — шел на принцип, когда в его часть заезжали генералы закупаться велюровыми пледами: доходился до того, что его собрались командировать обратно. «Меня Родиной не запугать,» — сказал Комиссаров. (Ушел в итоге на повышение).И про то, как на площади Минутка во время штурма Грозного прятался от пуль за осколком бревна. «Деревяшка, 10 на 10 сантиметров, больше для самоуспокоения; один боец у меня на руках помирал: «Ты, если выживешь, говорит, должен про это рассказать», — и я сделал фильм «Командировка в смерть» из 8 кассет, которые наснимал.Про питерский РУБОП. Про «одного барыгу, который в итоге оказался хороший человек: он издавал самых именитых авторов миллиоными тиражами, а у меня друг с войны был, Виталий Носков, военкор, который мечтал напечатать свое. Издатель этот взял и издал: "Это все — говорит про полки с бестселлерами, — ради денег, а это — про книжку Виталия — для души". А когда его самого заказали, неудачно по голове дали и потом он долго лежал еще овощем, я его как-то из Москвы в Питер транспортировал: олигарх, а летел в моем теплом нижнем белье и шапке — некому было принести его...» Или про сирийского мальчика Ахмада, которому оторвало ногу, вторую спасти на месте не могли, и генерал готов был продать самое дорогое, — мотоцикл — чтобы Ахмада привезти в Рошаля: привез, нога цела, мотоцикл тоже... Сегодня мне приходит на ум уже новое сравнение — с Данилой Багровым.Все эти истории — они про мальчишеские понятия чести, про пацанов. Они про Игоря Комиссарова, который в 13 лет сам пешком пошел в другой город поступать в Суворовское училище. И хотя вся эта феерическая биография так и просится в кино — но все равно меркнет перед чем-то бОльшим. И оно совсем рядом. Мне нужно только понять, что.— Почему все эти дети вообще в вас попали, Игорь Федорович? В вас-то что про это болит?И тогда генерал рассказывает о том, как рос в дальнем гарнизоне, видел отца-офицера раз в неделю на час (отец собирал книги, в доме были тысячи томов, мама была простым фельдшером), как после военной Академии и юрфака искал правды на вечернем Свято-Тихоновского православного университета — проучился полтора года, и там не нашел. О том, как «родители не привыкли как-то внешне выражать свою любовь, у нас все было строго». И о том, что «все мы родом из детства...»— Теперь я понимаю, что создавать нужно было институт уполномоченного не по правам детей — а по правам семьи! Есть столько надзорных, карающих, репрессивных органов — и нет ни одного, который бы ей помогал, когда взрослые не справляются не только с детьми, но даже сами с собой. Сколько поколений уже калечит своих детей, одно за другим... И вот тут надо ставить окончательную точку.«Главное — ручку газа до отказа», — вспоминаю я. И вижу под красной курткой человека, всего несколько месяцев назад еще бывшего рукой федерального центра, которого целое десятилетие боялись регионы огромной страны, всех юных героев книг подряд — и молодогвардейцев, и шкидовцев, и генералов песчаных карьеров. Удивительно, как Игорь Комиссаров смог отрастить на себе генеральский мундир — и не скукожить внутри живого подростка.— У моего отца на глазах фашисты сожгли всю семью, он видел, как в окне горела маленькая сестренка. И он никогда об этом не рассказывал. А вон там, видите? — Комиссаров показывает куда-то за желтеющий за санаторием Управделами горизонт. — Там, в 80 км отсюда, лежит мой дед, политрук роты, я его разыскал, в братской могиле. Я следователь, я всегда нахожу, когда ищу. Представление его к Красной звезде, место захоронения и карту боев в тех местах. Шли с лопатками на танки... И вот представьте: много-много синих стрелок в направлении на Москву — и один маленький красный полукруг со стрелкой на Запад. Мой дед. Все бежали. А дед со своими выжившими бойцами шел. Верил. И взял деревню.Победил.И погиб.Живой среди чужихЯрославский вокзал, сразу провалившись в предрассветную тьму и туман режущего, дымного запаха поездов дальнего следования. Комиссаров будет нервничать, что не видно «скорой» (уже бегут с конца перрона), телевизионщики («Они, кстати, собирались динозаврами переодеться») выпускать пар изо рта, начальник вокзала, когда медики войдут в вагон, их торопить — «Пора отправляться!» А обездвиженный Макс Чирков едва привстанет на локте: «Все, Максим, ты до меня доехал. Все кыш, — шикнет на нас Комиссаров. И уточнит: — Он мой друг». И тогда Макс шепотом попросит генерала наклониться к нижней полке: «Дай я твою бороду пощупаю».Максима и маму увезет с вокзала скорая. Комиссаровы поедут за ними. Днем генерал наймет адвоката Оле Чирковой и найдет ей жилье в Москве.Не по должности, не по рангу, не по разнарядке.Сам.— Понимаешь, Комиссаров оставался в верхушке единственным живым среди мертвых, поэтому и реагировал на всех этих несчастных, которые валятся на нас, журналистов, и на них, следователей, сотнями, — изнасилованных, убитых, униженных, оскорбленных — на разрыв аорты, — говорит Екатерина Сажнева, член Общественной наблюдательной комиссии Московской области, журналист «МК», после нескольких статей которой о пострадавших детях тяжелая ситуация на месте вдруг быстро менялась. Так же, как и Максим Чирков, Сажнева долго думала, что в Следкоме завелся «Дед Мороз», тайный агент или просто — глюк системы. (Недавно Катя создала петицию за смещение с должности нынешнего детского обмудсмена Анны Кузнецовой, которая уже набрала больше 5000 голосов). — Генерал реагировал на проблемы как нормальные люди. А так нельзя: если хочешь оставаться наверху, ты должен притвориться мертвым. И поэтому система его выдавила. И так же он был чужд всему общественному движению — потому что олицетворял силу и власть. Он одиночка. И с ним тяжело.Еще через неделю медики Рошаля начнут ставить Макса на ноги: разогнутся скрюченные конечности, к парню вернется память и речь. Разгибаться будут через боль — за месяцы атрофии мышц на суставах наросли контрактуры: «Мам, сфоткай меня, пошли Игорь Федорычу, покажи, как я сижу. Скажи, солдат ничего не боится. И не может подвести генерала».Комиссаров будет навещать Максима несколько раз в неделю.В Рошаля. А затем в реабилитационном центре в Домодедовском районе, в который поможет пробить квоту. 16 декабря Максиму исполнится 11 лет — день рождения он встретит в палате центра с Комиссаровыми. Ребенок, которого вынесли на носилках из поезда в октябре, сегодня хочет жениться, требует пирожков и пристально смотрит на набившихся в палату взрослых одним видящим и хохочущим глазом.«Генерал — он мой друг».P.S. Пока вы читали эту статью, в России как минимум один ребенок стал жертвой преступления. Умысла, халатности или пофигизма.Словарь Игоря Комиссарова:Надо любить людей, но не надо любить их недостатки.Бабло не побеждает зло.Меня родиной не запугать.Щенки не могут без эффектов.Какая интересная жизнь!Вот нож, им можно хлеб нарезать, а можно человека убить.Мы так далеко не играем.Революцию делают романтики, пользуются плодами негодяи.Человек слаб.Что ты на слабого наезжаешь? Бейся с сильным.И в нищете человек не должен опускаться.Кто долго пиздит, тот долго не живет.У бога на земле нет других рук, кроме наших.Дураком родиться не стыдно, стыдно им умирать.Человек хочет кушать, размножаться и смерти боиться.У победы есть родители, поражение всегда сирота.Достигнутым может считаться только то, что вошло в культуру, быт, привычку.Среди слепых и одноглазых царь.Визгу много, шерсти мало.Нет плохих людей, есть плохие поступки.Бог есть.Он мой друг.

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на aif.ru