2023-5-28 00:06 |
«Тяжело видеть русских людей, которые так оторвались от России, так не чувствуют её и не хотят — или уже не могут? — понять судороги её возрождения».
95 лет назад, 28 мая 1928 года, в Москву на Белорусско-Балтийский вокзал прибыл поезд, который встречала многотысячная толпа. Вернее, встречала она не поезд, а одного-единственного пассажира. Звали его Максим Горький.«Нация ликует, вернулся ее идол»Немецкий биограф Горького, Цецилия фон Штудниц, описывала его встречу так: «Горький может продвигаться вперед лишь маленькими шагами. То и дело он должен пожимать руки, отдаваться объятиям и поцелуям... Но как только он продвигается на несколько метров, снова гремят аплодисменты, переходящие в восторженный рёв. Горький опять должен останавливаться, приветствовать, отвечать на приветствия, благодарить. Это не просто торжественная встреча, это триумфальное шествие. Нация ликует, ее идол вернулся на родину».В этом фрагменте нельзя не отметить странный тон: вроде бы факты изложены верно — встреча действительно длилась несколько часов, а часть пути до дома, где Горький остановился, москвичи его несли на руках. Но слова «восторженный рёв» и «идол нации» выдают то ли скрытое недовольство, то ли сарказм, а, скорее всего, сложную смесь чувств, в основе которой лежит банальная зависть.Дело в том, что если Горький и был «идолом», то не для отдельной нации, а для мировой культуры в целом. Ещё в 1904 году авторитетнейшее издание «Кембриджская новейшая история» в разделе «Современная Европа. Литература, искусство, мысль», констатирует факт: «Ведущими писателями современности являются Анатоль Франс, Лев Толстой и Максим Горький». Чуть раньше, в 1902 году, британский писатель Эмиль Диллон выпускает книгу-исследование «Максим Горький. Его жизнь и творчество» объёмом в 400 страниц. И этот «кирпич» расходится моментально — интерес к русскому писателю был грандиозным. Более того — за истекшие с тех пор четверть века он не угас, свидетельством чему номинации Горького на Нобелевскую премию по литературе. К тому моменту их было четыре — в 1918 и 1923 гг., и ещё дважды в 1928 году. В 1933 г. состоится ещё одна номинация, но об этом в год возвращения Горького на Родину пока еще никто не знал.Кстати, история с той, последней, номинацией многое объясняет. Ни для кого не было секретом, что премию должен будет получить русский писатель. Опять-таки, ни для кого не было секретом, что Горький её совершенно точно не получит. Почему? А потому, что Запад тогда уже провёл черту, упражняясь в том, что сейчас называли бы «отменой русской культуры». По одну сторону этой черты находились «хорошие русские» — те, кто уехал в Европу. А по другую сторону — «плохие русские», живущие в СССР или вернувшиеся туда. Вот их и надо «отменить». Ну, или хотя бы не замечать, какими бы гениальными они ни были. Нобелевская премия должна была достаться эмигранту. И она досталась — в 1933 году её получил Иван Бунин. «Хорошим русским» так и не стал? В течение семи неполных лет — с октября 1921 по май 1928 гг. — Максим Горький формально принадлежал к «хорошим русским». Он выехал из Советской России в Германию, некоторое время лечился на водах в Чехии, потом перебрался в Италию. Иногда этот период его жизни называют эмиграцией.В принципе, это верно. Только с одним уточнением. То была эмиграция в квадрате. Или, если можно так выразиться, «эмиграция от эмиграции». С самого начала и почти до самого конца своего пребывания за границей Горький сознательно не принимал никакого участия в том, что принято называть «общественной деятельностью эмиграции».Возможно, из чувства элементарной брезгливости. Уже 10 ноября 1921 года он пишет в Петроград из Берлина: «Здесь все друг друга ненавидят, все друг друга подозревают... Гоняются за мной интервьюеры и фотографы, снимают меня на улицах и настойчиво требуют, чтобы я поделился с ними своей мудростью. А я — не хочу. Распространяется слух, что я поссорился с Советской властью и уехал из России навсегда. Очевидно, поэтому ни одна белая газета, кажется, ещё не обругала меня».Ясное дело, что с «белыми газетами» Горький не желает иметь ничего общего. Однако и с эмигрантами, которые настроены к нему дружественно, а к Советской власти — лояльно, тоже. 1 октября 1922 года в Берлинском доме искусств состоялось торжественное празднование тридцатилетия литературной деятельности Горького. Организовали его Андрей Белый, Алексей Толстой, Владислав Ходасевич и Виктор Шкловский. Трое из них вернутся на Родину уже в 1923 году. Однако и с ними Горький общаться не спешит. И на своё собственное чествование не приходит. Сказать, что он бездействует, конечно, нельзя. Именно на это время приходится один из самых плодотворных периодов его работы, своего рода творческий взлёт — только «Мои университеты», финал автобиографической трилогии дорогого стоит, а ведь были ещё и великолепные рассказы 1922-1924 гг. А ещё он много наблюдает. И, надо сказать, в своих наблюдениях объективен. Скажем, в 1923 году он пишет, а в 1925 году публикует статью, где заявляет: «Почти все наиболее сильные и талантливые представители русской литературы живут вне России». И называет ряд имён, среди которых Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Константин Бальмонт, Иван Бунин... Правда, отмечает: «Эти крупнейшие литераторы рассеяны по Европе и отравлены политикой».«Не хочу писать против людей»Другое дело, что кроме таланта есть ещё и человеческая этика. А вот тут у деятелей эмиграции были серьёзные проблемы. В полный рост они проявились, когда Европа узнала о смерти Ленина. Русскую эмиграцию захлестнула невиданная волна злорадного ликования. Горький, поддерживавший с Лениным дружеские отношения, конечно, был обижен и оскорблён. Но гораздо больше его расстроило то, что русские литераторы, ещё вчера так велеречиво говорившие о гуманизме и христианском всепрощении, способны радоваться смерти человека, пусть даже и политического противника. И не просто радоваться, а издеваться над этой смертью. Он дважды принимался за статьи, посвящённые этой странной этике русской эмиграции. Первый раз — после смерти Ленина в 1924 году. Второй раз — после смерти Дзержинского в 1926 году. Вчерне обе статьи были написаны, но Горький их не публиковал в надежде, что эмиграция всё-таки образумится: «Я не хочу писать против людей. Пока — не хочу». Единственное, что он себе позволял, так это высказывать мнение в личной переписке. Так, в мае 1927 года Горький писал Михаилу Пришвину: «Вот смотрю я на то, что осталось, и вижу: гуманитарная интеллигенция наша, сущая "в рассеянии” по Европам, изумительно быстро потеряла лицо своё. Профессор Ильин, опираясь на отцов церкви и богословов, сочиняет "Евангелие мести”, в коем доказывается, что убивать людей нельзя, если только они не коммунисты. А боголюбивая неохристианка Зинаида Гиппиус возглашает присным: не нужно кричать о большевиках, "повесим их в молчании”. Сюда же примыкает и "богочеловек” Н. В. Чайковский, благословивший интервенцию... Я ежедневно просматриваю две-три эмигрантские газеты, и, знаете, тяжело видеть русских людей, которые так оторвались от России, так не чувствуют её и не хотят — или уже не могут? — понять судороги её возрождения, убеждая друг друга всё более малограмотно и скучно, что это — судороги агонии».Именно это и отвратило Горького от житья в Европе. Именно это и подтолкнуло его вернуться на Родину. И когда принципиальное решение было принято, он после почти семи лет молчания выступил публично, написав статью «О белоэмигрантской литературе», где наконец высказал всё, что должно: «Вы действительно играли значительную роль в процессе развития русской культуры, вы были достаточно энергичными рядовыми работниками её. Но эта работа ещё не оправдывает вашего самомнения и не может оправдать вашей дикой злобы к тем людям, которые ныне правят Россией...Да, в России правят жестоко, но Вам, призывавшим против русского народа "двенадцать языков”, не следовало бы говорить о жестокости. Кто поверит вашему гуманизму, читая и чувствуя, с каким сладострастием отмечаете вы ошибки и неудачи России, и как искренно огорчают вас успехи её? Атмосфера, всё сгущаясь, грозит разразиться последней бурей, которая разрушит и сметёт все культурные достижения человечества; против этой возможности работает только Россия...»Статья была написана 5 апреля 1928 года. А в мае Горький вышел из поезда на Белорусско-Балтийском вокзале, навсегда порвав с эмиграцией. Ну, и с надеждами на Нобелевскую премию, конечно же. Таким русским её не дают.
Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты
Подробнее читайте на aif.ru