Глумов (Александр Новин) из бедного дворянина и писателя-вольнодумца превратился в потомственного интеллигента, автора телеграм-канала "Лейся, говно«.Мамаев (Александр Семчев) стал президентом корпорации «Роскурица», Городулин (Вячеслав Чепурченко) возглавил Пенсионный фонд, а Крутицкий (Виктор Вержбицкий) влился в ряды ФСБ. Рука времени коснулась и прекрасных дам: скучающая помещица Мамаева (Ольга Лапшина)обернулась энергичной чиновницей, мать Глумова (Сергей Епишев) затянула бардовские песни, а его невеста (Александр Волочиенко) вышла на санкционированный митинг. Такие корректировки трудно не заметить, но не стоит переоценивать. Чтобы разобраться в разногласиях между драматургом и режиссёром, копать придётся глубже, а всматриваться пристальнее.Островский позволяет Мамаевой разоблачить Глумова и если не прервать, то замедлить его путь к вершине успеха. А вот Глумов Богомолова неудержим — ведь в наши дни все пороки известны и привычны, а все чувства фальшивы и слабы. У Островского под толстым слоем мрачного бытописания и бескомпромиссной сатиры ещё теплится вера в людей. Да, в «На всякого мудреца довольно простоты» нет ни одного положительного персонажа, но не стоит забывать о Катерине и Ларисе Дмитриевне, Кулибине, Несчастливцеве и других лучах света в царстве самодуров-помещиков и лицемеров-разночинцев. Богомолов не верит никому и ни во что. Его издёвка универсальна: в спектакле достается либералам и государственникам, поэтам и поп-звездам, пенсионерам и олигархам, Михалкову и Суркову, Курендзису, ЛГБТ-активистам, правозащитному двам стал их оправданием: из сора жизни мамаевых и глумовых проросли его пьесы. Богомолов достаточно самокритичен, чтобы не только понимать, но и декларировать: его постановка никого не сможет оправдать. Скорее наоборот. На сцене Театра Наций разворачивается масштабное постмодернистское полотно, где каждая деталь к чему-то отсылает и что-то символизирует. Упрощённые до эмблемы декорации напоминают то о кабинетах власти, то о квартирах советских интеллигентов, то о модных офисах и арт-пространствах. На флаере спектакля Островский, высунув язык, пародирует уорхоловского Эйнштейна. В диалоги прокрадываются цитаты из Достоевского, Чехова и Шекспира. Бардовские песни резонируют с классической музыкой, высокий стиль перемежается молодёжным жаргоном. Как и положено актуальному художественному высказыванию, постановка предлагает зрителю бесчисленные ребусы, парадоксальные сочетания культурных кодов. Вот только запланированного умножения смыслов не происходит. Происходит их уничтожение.Диагностировав болезнь искусства, Богомолов погружается в поиск возбудителей и причин. Проще всего свалить ответственность на богатых и знаменитых, которые путают Чехова с Ницше, едут на фестиваль Тарковского, чтобы порыбачить, и рассуждают о культуре, ничего в ней не понимая. Можно обвинять современных «творцов», способных — как беженцы под обстрелом — породить разве что "Испуг № 8«.Смеяться над собой —самовлюблённым тусовщиком, заискивающим перед властью. Или всматриваться в лица зрителей. Вовлекая зал в спектакль-перформанс, режиссёр ненавязчиво напоминает о нашей причастности к происходящему. Акцентируя внимание на каждой исковерканной цитате, намекает, что в самой читающей стране отсылки к Чехову и Достоевскому немногие распознают без подсказки. Богомолова часто ругали за непочтительное отношение к классике. На этот раз режиссёр сгладил провокацию иронией и ловко усыпил бдительность критиков. Но крамольные ноты звучат в «На всякого мудреца» не реже, чем, например, в ленкомовском «Князе». Что если в упадке искусства виновато ... само искусство? Богомолов не исключает такой возможности. В начале спектакля Глафира Глумова заявляет: «Я сыну с годика Достоевского читала!» Читала, видимо, не зря: Глумов из тех немногих, кто знаевдано наше бездумное поклонение ей как учителю жизни? В премьере Театра Наций не раз упоминается нацистский культ физического совершенства, а Мамаева в порыве чувств даже приписывает Гитлеру слова Достоевского о спасающей мир красоте. Оговорка, разумеется, не случайна. Она отсылает к послевоенному кризису мировой культуры, которая не спасла цивилизацию от печей Освенцима. Итогом этого краха стал отказ от новых смыслов, от претензий на исключительность и моральную правоту. Посыпание головы пеплом, признание поражения искусства в столкновении с бесчеловечностью. Прошло совсем мало времени, но пепел развеялся по ветру. Мы снова называем классику учителем жизни и последовательно, бездумно, не замечая пошлости и фальши, иллюстрируем (оправдываем?) ею каждый шаг.Культура в спектакле Богомолова напоминает детские игры в новомодной «Игре в кальмара». И то, и то — лишь красочная декорация, на фоне которой разворачивается бсказуемо. Скучно. Богомолова интересует другое — игра в людей. Всматриваясь в каждого персонажа, режиссёр пытается понять: что делает этот, чтобы — нет, не остаться! — хотя бы казаться человеком? Как ни странно, в таком привычном амплуа почти все выглядят неубедительно. Не зря мать Глумова ругает сына: «Бездарь! Плохо играешь!» Не случайно Крутицкий, которому Богомолов доверил редкие в постановке серьёзные, даже трагические реплики, сокрушается: «Кого ты возвысил до себя, Господи!» В богомоловской игре в людей нет победителей. Наверное, поэтому, когда в конце озорного и пронзительного капустника по мотивам Островского актёры выходят на поклон, кажется, что музыка сейчас стихнет и Богомолов, ехидно прищурившись, крикнет в зал: «Не верю!»

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на chaskor.ru