фото показано с polit.ru

Мы публикуем стенограмму и видеозапись лекции, с которой выступила российский иранист, руководитель Отдела научных исследований Института восточных культур и античности (ИВКА) РГГУ, сотрудник Лаборатории востоковедения и сравнительно-исторического языкознания Школы актуальных гуманитарных исследований (ШАГИ) РАНХиГС при Президенте РФ Наталья Юрьевна Чалисова 26 мая 2016 года в рамках проекта «Публичные лекции "Полит.

ру"»

Борис Долгин: Добрый вечер, уважаемые коллеги. Мы начинаем очередную лекцию цикла «Публичные лекции «Полит. ру». Мы очень ценим то, что у нас выступают сотрудники такого значимого на современной карте России научно-образовательного коллектива как Институт восточных культур и античности РГГУ. Мы всегда очень рады возможности с этим центром сотрудничать. Но мы никогда до сих пор не говорили о персидской культуре. Мы говорили о культурах Дальнего Востока, мы касались лингвистических проблем, мы касались чего-то на грани лингвистики и востоковедения, но персидская культура у нас в цикле отсутствовала в принципе. Сегодня мы будем говорить о ней.

Наш сегодняшний лектор - заместитель директора по науке Института восточных культур и античности, о котором я говорил, специалист именно по персидской культуре и языку Наталья Юрьевна Чалисова. Наша сегодняшняя лекция называется «Как сказал Омар Хаййам?». Но этот разговор будет сосредоточен не только вокруг самого поэта, но и вокруг переводов его стихов на русский язык.

Проблематики переводов мы касались уже не раз. Мы помним лекцию И. С. Смирнова вокруг переводов китайской поэзии. Такая с разных точек зрения и традиционная, и новая тема. Регламент у нас традиционный. Первая часть - лекционная, затем будет та часть, в которой можно будет задавать вопросы, можно будет выступать с какими-то небольшими репликами.

Наталья Чалисова: Я всех приветствую и благодарю за то, что вы пришли послушать лекцию про персидскую поэзию. И начну я сразу с того, что я исследователь и переводчик персидской классики, и Хайяма читаю по разным поводам, но ни в коем случае я не эксперт по его творчеству. В последние годы я занимаюсь совсем другим великим поэтом - Хафизом. А про Хайяма я написала только одну статью и она по-английски. И написала в соавторстве с моими коллегами из Кембриджа, с доктором Фирузой Абдуллаевой и профессором Чарльзом Мелвиллом. И некоторую часть материалов из нашей работы я сегодня и использую. Поэтому хотела, чтобы прозвучали их имена.

В современной России Омар Хайям принадлежит к числу самых известных широкой публике поэтов Востока. И в Москве в любой книжной лавке непременно лежит книжка, на обложке которой изображение пышногрудой девы с чашей вина и имя «Омар Хайям». И читатель, какой бы он ни был искушенный, и как бы он не знал, что поэзия теряется в переводе, что это, по меньшей мере, всегда поединок двух соловьев, но все равно он верит тому, что написано на обложке.

Для широкой публики перевод это и есть поэт. Переводы великих авторов множатся, порождают большие переводческие традиции, так произошло и с Хайямом. В разных европейских странах, в т. ч. в России. А между тем, состав самого оригинала, т. е. корпуса стихов, который переводится на разные языки, далеко не ясен. И даже один знаменитый иранист Элвелл-Саттон написал такую фразу, ее всегда цитируют, что персидская литература, одна из богатейших в мире, прославилась благодаря тому, кто быть может не написал ни единой строчки.

История с переводами Хайяма в России, с его полным присвоением, и практически с превращением его в национального русского поэта, интересна в нескольких отношениях. Во-первых, нетривиальна сама ситуация, которая сложилась к настоящему моменту. Стихи поэта, который писал в Иране в XI веке, продаются в России 1000 лет спустя.

Кроме того, в современных изданиях под одной обложкой переводы разных авторов. Т. е. объектом любви читателей стал не перевод одного гения, а скорее, в кавычках поставим это слово, «бренд», под которым издаются тексты, созданные разными переводчиками на протяжении всего XX века, т. е. при царе, при Советах и в постсоветский период. И использовались разные варианты подлинника, и применялись разные стратегии перевода, и родились непохожие и по составу, и по количеству текстов коллекции. И возникли соответственно такие конфликтные образы авторов в этих коллекциях.

Конечно, я не могу вам рассказать о всей истории освоения Хайяма, это большая тема, она отчасти исследована. Но я вам расскажу о таких самых значимых событиях, связанных со знакомством, накоплением переводов, возникновением такого явления, которое я в кавычках тоже называю «культом Хайяма». И потом появлением «бренда Хайяма». А потом и рождением, в основном в Интернете, такого масс-культурного персонажа, который тоже называется «Хайям».

Начнем с вопроса о самом поэте и объеме его наследия. Исторический Омар Хайям, выдающийся иранский ученый, жил в городе Нишапур, в 1048 - 1131 годы, писал свои трактаты и стихи на классическом персидском языке. Классический персидский язык - это язык, из которого развились современные персидский, таджикский и дари Афганистана. Прославился Хайям своими математическими и астрономическими разысканиями. Вся его жизнь прошла в правление Сельджукидов в Иране, при султане Мелик-шахе и его наследниках. И как принято писать, это цитата, «прошла в атмосфере непонимания, подозрения в симпатиях к еретикам и преследовании».

И вот в предисловии к алгебраическому трактату, который Хайям написал в молодости, он эту атмосферу и характеризовал в своей жизни. А писал он так: «Я не мог подобающим образом ни приложить моих стараний к работе подобного рода, ни посвятить ей длительного размышления, так как мне сильно мешали невзгоды общественной жизни.

Мы были свидетелями гибели людей науки, число которых сведено сейчас к незначительной кучке, настолько же малой, насколько велики ее бедствия, на которую суровая судьба возложила большую обязанность посвятить себя в эти тяжелые времена усовершенствованию науки и научным исследованиям. Но большинство тех, которые в настоящее время имеют вид ученых, переодевают истину в ложь, не выходят из границ обмана и бахвальства, заставляя служить знания, которыми они обладают, корыстным и недобрым целям. А если встречается человек, достойный по своим изысканиям истины и любви к справедливости, который стремится отбросить суетность и ложь, оставить хвастовство и обман, - то он делается предметом насмешки и ненависти».

Зачем я вам эту цитату привела? Затем, что отзвуки этих размышлений слышатся и во многих поэтических текстах ученого. Традиция философского рубаи ко времени жизни Хайяма уже сложилась. И вообще уважающему себя философу полагалось какое-то количество рубаи написать.

Всем известный Авиценна тоже писал рубаи, только по-арабски. И конечно Хайям отдал дань этому иранскому жанру с арабским названием. Что такое рубаи? Буквально это «четверной», «состоящий из четырех». Это четверостишие. Первые две строки в нем содержат, как правило, некий тезис, третья призвана насторожить слушателя, а в четвертой дается некий вывод, разрешение.

И эта структура рубаи подчеркивается рифмой. 1, 2 и 4-я строки рифмуются, а 3-я не зарифмована, и реже встречается форма, когда все четыре строки зарифмованы. А собрание рубаи, наверное, многие знают слово «рубайят», это множественное число от слова «рубаи».

Тематически наиболее древние любовные четверостишия потом получили распространение и мистические, и философские, и они оставались популярными в Иране весь классический период, т. е. до XV века и позже. И философы и поэты часто выражали мысли, которые не подходили по, например, политическим и религиозным причинам для официальных собраний, в такой летучей форме рубаи. И этот жанр очень рано приобрел некий диссидентский ореол.

Таково, например, знаменитое рубаи Хайяма, которое совершенно по внешнему смыслу не вписывается в исламские установки:

Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!

Нет из мрака возврата, о сердце мое!

И не надо надеяться, о сердце мое!

И бояться не надо, о сердце мое!

Относительно того, что Хайям - математик, философ, астроном, историческая фигура, существует согласие между учеными. А относительно Хайяма как поэта этого согласия нет. Еще в начале XX века великий иранист В. Жуковский обратил внимание на то, что многие рубаи, которые приписываются Хайяму, присутствуют в источниках под именем других поэтов, и назвал такое явление «странствующие четверостишия».

И сейчас в иранистике большую популярность уже приобрела точка зрения, что Хайям - это вообще фиктивный и легендарный автор-образ, а «рубайят» - это, цитирую, «произведение коллективного перса». Что мысли, неподходящие для включения в собственную коллекцию, по означенным выше причинам, высказывались поэтами в форме «как сказал Омар Хайям», т. е. чужие стихи приписывались авторитету.

В пользу этой точки зрения свидетельствует то, что в рукописях первых двух столетий после смерти Омара Хайяма есть всего 18 стихов с его именем. А в следующий век их уже больше 100. А уже в середине 15 века их больше 1500. Коллекция разрасталась. В настоящее время считается, что ему принадлежало около 400 текстов, остальные рассматриваются как «странствующие» или сомнительные.

Мне кажется, что для того, чтобы возникла возможность ссылаться на авторитет, должен все-таки существовать авторитет. Скорее всего, Омар Хайям написал достаточно большое количество текстов, и успел при жизни прославиться этими текстами. В любом случае, как писал советский иранист Иосиф Самойлович Брагинский: «Писал Хайям стихи или нет, не известно, но хайямовские рубаи существуют и радуют читателя». Цикл хайямовский существует.

Дальше идем. Центральная тема четверостиший Хайяма, как известно и всем российским читателям, это воспевание вина. Но нужно отметить тут, что это вовсе не изобретение поэта. Он опирался на иранскую традицию, сложившуюся задолго до прихода ислама. Потому что вино как реальный напиток, красное сухое с горьковато-сладким букетом, и как концепт, имело очень высокий статус в культуре древнего и средневекового Ирана. И воспевание, и прославление, и т. н. спиритуализация вина, которое лечит тело и душу, принадлежат к центральным темам персидской классической поэзии и мусульманского периода.

Несмотря на неодобрительное отношение ислама к алкогольным напиткам, иранцы с приходом ислама не отказались ни от самого вина, ни от его восхваления. И напиток уподобляли и целительной живой воде, и философскому камню. А наоборот сам напиток служил метафорой и красных уст, и горечи и сладости знания, и мистического прозрения, и обретения абсолютной истины. Это все описывается в терминах вина. И сложился уже к X веку репертуар описаний вина, и очень широко потом использовался во всех жанрах, в т. ч. и в рубаи. Поэтому Хайям не просто призывал лечиться вином от всех скорбей, а он работал с культурной метафорой.

Интерес к стихам Хайяма, стилистика и восприятие переводов, всё это связано с тем, как обстоит дело с винопитием в той культуре, которая переводит. Об особом статусе вина в России я говорить не буду, чтобы не рассказывать всем известное. Напомню, что в 988 году князь Владимир отказался вводить ислам на Руси, потому что «веселие на Руси питие есть». Но как показала история Ирана, исламу вина не победить, если оно есть в культуре. М. б. поэтому судьба наследия Хайяма в России оказалась такой особенной.

Сначала несколько слов о том, как в Европу пришла слава Хайяма. Это было т. н. викторианское открытие. Оно принадлежало Эдварду Фицджеральду, эксцентрику из Кембриджа, он, как пишут в его биографиях, «дома носил цилиндр, а по улицам гулял в шортах». И вот, когда его друг, востоковед Эдвард Коуэлл, обнаружил в Бодлианской библиотеке рукопись XV века, то Фицджеральд, опираясь на помощь Коуэлла, создал свои достаточно вольные по содержанию, но очень точные по форме, переложения сотни рубаи. И книжечка была издана в 1859 году, 10 лет пролежала в книжной лавке, и никто ее не покупал.

А потом в эту лавку случайно забрел Данте Габриэль Россетти, и он эту книжку прочел. И неожиданно и к переводчику, и к переведенному автору пришла слава. Сначала британская, а потом и мировая. И английский Хайям оказался таким пьяницей, скептиком, вольнодумцем, таким же эксцентричным как сам Фицджеральд. А влияние этого перевода на восприятие Хайяма во всех литературах Запада так велико, что в специальных исследованиях делят переводы на «зависимые от Фицджеральда» и «не зависимые от Фицджеральда». И в русской переводческой традиции представлено и то, и другое.

Теперь перейдем к тому, как формировалась совокупность текстов. Этап знакомства. Переводы стали появляться в конце XIX века, когда до России как раз докатилась фицджеральдовская слава Хайяма. И первый опыт публикации целой коллекции связан с литературной мистификацией. В 1901 году поэт и музыкальный критик Константин Мазурин опубликовал «Строфы Нирузама» под псевдонимом «К. Герра». Имя Нирузама звучит по-персидски, на самом деле это палиндром, перевернутая фамилия Мазурин.

В предисловии говорилось, что автор путешествовал по Востоку и нашел какую-то таинственную рукопись. Всю эту историю можно прочесть, я позже скажу где. А кончилось дело тем, что было установлено, что, так или иначе, он переложил примерно 110 хайямовских рубаи. Но переложил он их таким образом, что сама идея четверостишия совершенно еще в его переложениях не представлена. У него стихи по 8, 12, до 46 строчек. Вот я вам показываю на экране подстрочный мой перевод рубаи:

Как жаль, что книга юности завершена,

И ранняя весна жизни завершена.

Птица радости, имя которой было молодость,

Увы не знаю, как пришла, как ушла.

А видите, в переводе эта изящная миниатюра вдвое увеличена и расцвечена образами, такими привычными для отечественной философской лирики.

Увы! Кончаются младые наши лета,

И юности весна назавтра отцветет,

И радостная песнь закончена и спета,

И завтра навсегда в устах моих замрет.

А я так и не знаю, откуда и куда,

Как птичка, юность та сама ко мне явилась,

Понять не в силах я, как наконец случилось,

Что птичку эту вновь не встречу никогда.

Не буду, чтобы не тратить время, выразительно читать. И вот в этот первый период, до начала 1920х годов, появилось очень много коротких журнальных публикаций, разных поэтов, Величко, Лебединского, Данилевского и Александрова. Они переводили в основном не с оригинала, а с английского и французского переводов, или с подстрочника. Хочется отметить, что среди первых переводчиков Хайяма, был даже и Константин Бальмонт. Он перевел 11 рубаи, и первый в русской традиции выбрал для рубаи такую твердую форму четверостишия. Вот, например, у него есть очень красивый перевод, где он точно схватил одну из хайямовских идей:

Когда я пью вино - так не вино любя.

Не для, того, чтоб всё в беспутстве слить в одно.

А чтоб хоть миг один дышать вовне себя,

Чтоб вне себя побыть - затем я пью вино.

Для самой общей характеристики этого начального этапа скажем, что переложения делались по меркам той эпохи и по законам перевода, установленным еще романтиками-филоориенталистами, т. е. чужую поэзию следовало представить в платье своей поэзии, чтобы не оскорбить вкусы читающей публики. И переводы были, конечно, вариациями на тему оригинала. А в русском Хайяме той поры, если совсем уж в общем говорить, угадывается такой европейский пессимист-скептик, который за чашей вина размышляет о тщете познания.

Дальше мы попробуем охарактеризовать второй период, когда постепенно накапливались тексты. Он начинается в 1920-е годы и охватывает почти 50 лет. В начале периода выходит полный перевод с английского Хайяма Фицджеральда. Сделал его Осип Румер. И дальше рецепция стихов Хайяма через Фицджеральда продолжилась в переводах Ивана Тхоржевского. И для русского читателя это был первый настоящий Хайям.

Кто такой Иван Тхоржевский? Он был крупным государственным чиновником, а после революции эмигрировал, поселился в Париже и печатался в эмигрантской прессе. И вот в 1928 году он опубликовал книжку «Омар Хайям. Четверостишия». Туда вошли 194 рубаи. Там есть переводы и с Фицджеральда, и с французских переложений, и свободные импровизации. Персидского Иван Тхоржевский не знал, но дружил со знаменитым иранистом профессором Минорским. И конечно с ним беседовал и обращался к нему за справками и пояснениями.

С образностью Хайяма он обращался вольно, а форме следовал строго. Как раз он первым последовательно стал переводить пятистопным ямбом. А это сочетание хорошо знакомо русской аудитории по традиции поэтической эпиграммы. И вот эти мастерские имитации Тхоржевского нарисовали для читателей первый узнаваемый образ Хайяма. Он прославляет вино как лекарство от всех скорбей и ведет спор с творцом о несовершенстве его творения. Первый из текстов, который у вас на экране,

"Не пей, Хайям!" Ну, как им объяснить,

Что в темноте я не согласен жить!

А блеск вина и взор лукавый милой -

Вот два блестящих повода, чтоб пить!

Обращаю ваше внимание на «блеск вина и взор лукавый милый, вот два блестящих повода, чтоб пить». Вот здесь Тхоржевский схватил, и не только здесь, таких примеров у него много, прием, он называется «двойное ожидание», очень характерный не только для Хайяма, но и для других иранских поэтов. Прием состоит в использовании слова, в данном случае это эпитет «блестящий», одновременно в двух смыслах. В прямом смысле он описывает физические свойства объекта - глаза блестящие и вино блестящее, сверкающее, а в переносном смысле «блестящий» - это значит замечательный и подходящий, блестящий повод для питья. Это сделано очень элегантно.

В этом один из секретов хайямовской лапидарности, у него очень короткие строки. Надо сказать, что Тхоржевский опубликовал перевод в 1928 году, а в России его полюбили только после 1954 года, когда он был впервые напечатан. Причем это было сродни чуду. Это отдельная история, как в 54 году эмигрантского переводчика смогли в России напечатать. Но будущий успех ему предсказал молодой Владимир Набоков, который жил тогда в Париже и тоже сотрудничал в литературных журналах. Он откликнулся рецензией на выход этого перевода. Набоков был очень строгий критик, он обругал Тхоржевского за, как он выразился, «сумбур источников», но закончил рецензию похвалой. И написал: «Как прелестно, например, вот это:

Всё царство мира - за стакан вина!

Всю мудрость книг - за остроту вина!

Все почести - за блеск и бархат винный!

Всю музыку - за бульканье вина!»

Полагаю, что добрый Хайям, хоть, может быть, вовсе и не писал этого, был бы все же польщен и обрадован».

В 1930-е годы появились и первые переводы с оригинала. Это Леонид Некора и Сергей Кашеваров. Авторы прекрасно знали персидский оригинал, но были не очень умелыми поэтами. А Осип Румер, замечательный полиглот, который перевел Фицджеральда, переводил только с оригинала, и с очень многих языков. Так вот он потрудился выучить персидский язык и уже свой перевод сделал с персидского подлинника.

Он опубликовал большую коллекцию, следуя за Тхоржевским в формальном отношении, т. е. тоже выбрал пяти- и шестистопный ямб. При этом он обращал особое внимание на чуждые русской традиции «странные» образы, старался передать их так, чтобы это стало поэзией. И он, конечно, обладал недюжинным поэтическим даром. И многие эти «странные» образы под его пером отлились в чеканные русские формулы. Вот вам пример:

Разумно ль смерти мне страшиться? Только раз

Я ей взгляну в лицо, когда придет мой час.

И стоит ли жалеть, что я - кровавой слизи,

Костей и жил мешок - исчезну вдруг из глаз?

Хайям в переводе Румера по праву считается лучшим из переводов первой половины XX века. И, наряду с творением Тхоржевского, он популярен и по сей день.

По публикациям заметно, что в 30е годы переводам Хайяма в Советском Союзе начинают уделять внимание и специалисты-иранисты. Об этом можно долго рассказывать. Но в общем, вспомним как Хайям жаловался на невозможные условия работы ученых, доносы, слежку и торжество глупцов. Схожая ситуация складывалась в академической среде после 1935 года. Из трех иранистов, тексты которых приведены в сборнике 1935 года, двух в 1938 году арестовали и расстреляли - Владимира Тардова и Константина Чайкина. Так что время действительно было похожее.

А вскоре после окончания Второй Мировой войны стал набирать обороты масштабный проект перевода литературы народов СССР на русский язык, направленный на то, чтобы обеспечить культурный обмен между республиками Советского Союза. И поэзию народов СССР стали переводить ускоренными темпами. А как это можно было делать? В практику вошло повсеместное изготовление подстрочников.

И один и тот же профессиональный поэт, например Липкин или Державин, получал подстрочный перевод и переводил персидскую поэзию, сдав заказ, начинал переводить, например, грузинский эпос. И переводы персидской поэзии в рамках этого проекта получили очень сильную государственную поддержку. Почему? Потому что персидские поэты - это литературное и культурное наследие народов Таджикистана. И таким образом персидская литература воспринималась как таджикская, очень много в это время было сделано полезного и замечательного, именно под этим соусом. И тогда появились переводы Хайяма И. Сельвинского, Анатолия Старостина, В. Державина. Они в это время выходили отдельно и включались в антологии.

А уже в 1959 году появился первый филологический перевод Омара Хайяма. Его опубликовали известные иранисты Нури Османович Османов, мой учитель и многолетний мой начальник отдела в Институте востоковедения РАН, и Рустам Алиев. перевод опубликовали вместе с факсимиле самой ранней, как тогда считалось, из сохранившихся рукописей Хайяма.

Впоследствии оказалось, что рукопись была поддельная. Поддельная в смысле только времени, стихи там были вполне настоящие, просто она была не самая ранняя. Поэтому в споре о том, что действительно принадлежит Хайяму, она не смогла сыграть ту роль, на которую рассчитывали. Переводы, которые даны в издании, сыграли в дальнейшем роль общедоступного подстрочника, с этих переводов очень многие и поэты, и любители-дилетанты потом переводили Хайяма.

Ну и третий этап, этап формирования в кавычках «культа Хайяма», начался в 70-е годы, в последнее десятилетие советской власти, в правление позднего Брежнева. В 1970 году московское издательство «Главная редакция восточной литературы» объявило конкурс на новый перевод рубайат Хайяма. И конкурс этот выиграл поэт Герман Борисович Плисецкий. Этот конкурс среди участников получил шуточное название «Румер умер». Имелось в виду, что перевод Румера отменяется, появится новый.

И уже на этапе конкурса началась поэтическая игра в Хайяма, это я вам уже рассказываю про то время, которое сама помню. И с Германом Борисовичем я тоже была знакома. Создавались печатные переводы Хайяма для конкурса и их «непечатные» варианты для друзей. Одно рубаи, которое Герман нам читал, вы можете видеть на слайде:

«Мы куклы, а создатель Образцов,

он делает нас разных образцов,

берет нас в руки, водит нас по сцене,

и прячет нас в сундук в конце концов».

Герман не знал персидского языка, а работал по подстрочникам Нури Османова и Михаила Занда.

Но Занд вскоре уехал в Израиль, и поэтому на развороте титула нет его имени. Плисецкий также тесно сотрудничал с Натальей Борисовной Кондыревой, редактором издательства и известной переводчицей с персидского. И она разбирала с Плисецким звучание и синтаксис стихов в оригинале, не жалела времени на объяснение традиционных поэтических образов. Я вам могу показать, кому интересно, пример соотношения между подстрочником Османова и переводом Плисецкого:

Мы - куклы. А небо - кукольник,

Это - действительность, а не аллегория.

Мы поиграем на ковре бытия

[И] снова попадем в сундук небытия один за другим.

Перевод Г. Плисецкого:

Мы - послушные куклы в руках у творца!

Это сказано мною не ради словца.

Нас по сцене всевышний на ниточках водит

И пихает в сундук, доведя до конца.

На слайде мы можете увидеть лица и Натальи Борисовны Кондыревой, и проф. Османова, и Германа Плисецкого. Я показываю их вам для того, чтобы «деконструировать» русского Хайяма, продемонстрировать, что это стили и неслыханную простоту четверостиший Хайяма (кстати, по-персидски этот прием называется не «неслыханная», как у Пастернака, а «недостижимая простота»), и парадоксальную мудрость.

Русский Хайям Плисецкого оказался наделенным особым свойством мгновенного запоминания. И вскоре после выхода первого издания в 1972 году, вышло второе, а читающая публика уже многие стихи помнила наизусть. Здесь перед вами издание 1975 года. В условиях идеологической цензуры брежневского времени публика искала и находила антисоветчину в разных местах, умела это делать. И так было и с Хайямом. Тем более, что Плисецкий сознательно придавал некоторым своим переводам легкий антисоветский оттенок, иронизируя над советскими идеологическими клише. Несколько рубаи он даже немножко сам придумал. Вот такое знаменитое:

Чем за общее счастье без толку страдать -

Лучше счастье кому-нибудь близкому дать

Лучше друга к себе привязать добротою,

Чем от пут человечество освобождать.

Ну, а другой пример, хотя конструкция совершенно та же:

Лучше сердце обрадовать чашей вина,

Чем скорбеть и былые хвалить времена.

Трезвый ум налагает на душу оковы.

Опьянев, разрывает оковы она.

О Плисецком я говорю с удовольствием, я его очень любила. Кроме того, о нем приходится говорить подробнее, чем о других переводчиках, потому что он оказался ключевой фигурой в становлении «мифа о Хайяме-диссиденте» в российской советской культуре.

У Плисецкого и у самого была репутация диссидента, он был и подписантом, т. е. подписывал письма в защиту политзаключенных, и печатался в «Гранях», зарубежном органе советских диссидентов. В 1967 году в «Гранях» была опубликована его поэма «Труба» о погибших на Трубной площади во время похорон Сталина. И поэма эта кончается строкой, которая теперь начертана на могильном камне Германа. Звучит она, хотя это было за 5 лет до публикации Хайяма, очень по-хайямовски: «Вперёд, вперёд, обратный путь отрезан, закрыт, как люк, который не поднять, и это всё, что нам дано понять».

Герман подписывал свои книжки друзьям «Омар Хайям Плисецкий». И он стал культовым поэтом, сначала для интеллигенции, потом для более широкой аудитории. Это совершенно не случайно, конечно, потому что такое «пьянство, ведущее на дно», было в то время и одним из видов протестного поведения, и культурной метафорой.

И лучшее тому доказательство «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева. Лев Анненский писал по поводу «Москвы-Петушков», что «мировая литература настояна на вине, еще как пили, да, но нигде так не хвастались питием, претендуя именно им наполнить тоскующий дух, как на Руси». Но вот Хайям-диссидент Плисецкого оказался, мне кажется, столь притягательным, потому что он, как и герой Ерофеева, призывал не пить, а именно что наполнять вином тоскующий дух.

И примеров такой притягательности можно привести много. Например, Генрих Сапгир, классик русского авангарда из Лианозовской школы. Он увлекся Хайямом, обратился сам к подстрочным переводам Османова-Алиева, сделал свои переводы и создал цикл «Стихи для перстня» с эпиграфом из Хайяма. Поэт Игорь Губерман «гариками», а в 70-80е годы он сознательно подражал Хайяму, и друзья его даже называли Абрам Хайям, такое у него было прозвище.

И интересно что «гарики» Губермана повторили судьбу рубаи Хайяма. В одном из интервью Губерман сетовал на обилие подражателей. И писал, что «сейчас появилась такая ужасная мерзкая штука, какие-то люди пишут новые «гарики», стихи чудовищные, графоманские, и приписывают всё это мне, как с этим бороться, я просто не знаю».

Свидетельства того, насколько Хайям был популярен в последние десятилетия перед крахом советского режима, можно найти в лагерных воспоминаниях Ирины Ратушинской, в «Серый ». Она описывает, как, когда она отбывала срок, один заключенный на пересылке передал ей записку: «Добрый день, Ирина, зовут меня Володя, выхожу через 3 года, люблю стихи, а мой любимый поэт Омар Хайям». И на отдельной бумажке муравьиными буквами «Рубаи Омара Хайяма».

Еще можно привести строки из писем Юлия Даниэля к жене. Он рассказывает жене о том, как посмотрел кино «Дикий мед», и оно ему не понравилось. И пишет: «Увы, прав был Омар Хайям», а дальше идет его шуточное рубаи:

«Поговорим о странностях кино,

загадочно и двойственно оно,

с его реклам благоухают розы,

а на экране сущее говно».

Много-много таких примеров. Возвращаясь к переводу Плисецкого, добавлю, что при такой популярности в народе, государственные издательства не стремилось переиздавать в последние годы Советов его Хайяма. Когда в 1974 году ирано-таджикская поэзия вышла как том в «Библиотеке всемирной литературы», туда включили 137 рубаи Хайяма, но из Плисецкого И составитель, И. С. Брагинский, специально отметил, что такой подход обусловлен тем, что нужно продемонстрировать работу всей советской переводческой школы, а не одного поэта-переводчика.

Несмотря на огромную популярность Плисецкого, его стихи почти не переиздавали, купить его книги было очень трудно. Но ситуация радикально изменилась после перестройки. Когда появились новые издательства, они ориентировались на реальные запросы публики, и начались ежегодные разнообразные переиздания. И вот в это время стал постепенно совершаться переход к четвертому этапу. Книжные издательства сумели превратить этот культ пулярность персидского поэта в коммерческих целях.

И ситуация стала развиваться в двух направлениях. Я говорю это не с точки зрения критики, а для констатации явления. Во-первых, стали собирать под одной обложкой имеющиеся старые переводы. Сначала появилось замечательное издание в «Библиотеке поэта» (1986), очень серьезное, сделали его Зинаида Николаевна Ворожейкина, она замечательная иранистка, и ее соавтор Шахвердов. В нем собран корпус из 817 четверостиший, в разных переводах, все размечено, что в чьем переводе, и даны две прекрасные статьи.

Тех, кто хочет что-то прочитать про Хайяма, а еще ничего не читал, отсылаю к этим двум статьям. Одна - о хайямовских мотивах, а вторая - о переводческой традиции, но соответственно по начало 80-х годов. И потом появилось много изданий такого рода, разных коллекций. Вот, например, то, что вы сейчас видите на экране, это книжка, где собраны переводы, сделанные 68 переводчиками, за более чем век, и вроде бы к каждому переводу найден подстрочник. Но я сама эту книжку не видела, поэтому только рассказываю вам, что такая книжка есть.

Кроме того, издательства стремились получать и новые переводы, но в этой области (это уже мои вкусовые суждения) я переводов лучше Плисецкого не знаю. Большую популярность приобрел Игорь Голубев, он перевел 1300 рубаи, утверждал и продолжает утверждать в своих публикациях, что придумал компьютерный метод, позволяющий отличить подлинные стихи Хайяма от тех, что ему приписывают. И расшифровал тайное философское послание, которое заключено в стихах. Я это все оставлю без комментариев. И вот примеры того, как он издается, очень широко.

Сейчас Хайям стал не только самым читаемым среди восточных поэтов, но и самым издаваемым и покупаемым, это в общем-то не одно и то же. И вот в 2007 году любовь к Хайяму была утверждена на высочайшем уровне. Было такое интервью, которое давал наш президент Путин. И он отвечал на вопрос корреспондента, что он делает, когда у него плохое настроение. В свое время это было знаменитое интервью. Он ответил: «Разговариваю с собакой Конни. А недавно жена подарила мне книгу Омара Хайяма, который тоже помогает», и процитировал четверостишие в переводе Плисецкого:

«Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь.

Дел сегодняшних завтрашней меркой не мерь.

Ни былой, ни грядущей минуте не верь,

верь минуте текущей - будь счастлив теперь».

Был ли выбор определен вкусом президента или его спичрайтеров, это нам не известно с вами, но в любом случае упоминание о Хайяме связано с учетом вкусов аудитории, со степенью известности поэта. Но эта короткая ремарка имела серьезные последствия для издательской практики, должна вам сказать. И стали выходить книги «Хайям и Путин», появилась какая-то аудиокнига с рецитацией рубаи, с посвящением Путину. Вся эта волна очень быстро сошла на нет, но мгновенный всплеск был. В общем, был такой короткий период. И даже я нашла в сети интервью продавца из книжного магазина, который говорил, что «Хайям всегда хорошо продавался, а сейчас после пресс-конференции Путина возник настоящий бум его стихов, и дешевые и дорогие издания разлетаются в секунду».

Уже с начала 2000-х годов большие издательства (и это уже никак е связано с интервью) стали выпускать новый тип хайямов. Это такие эксклюзивные и роскошные книги. На сайтах они анонсировались и анонсируются как изданные на особой бумаге, в кожаных и шелковых переплетах, с золотым теснением, инкрустацией драгоценными камнями. И все они приглашают войти в волшебный мир поэзии Хайяма. А имена переводчиков, во всяком случае, на сайтах, где анонсы, часто и не указываются. И цены на такие издания доходят до многих тысяч долларов.

А интервью Путина увеличило процент подобных изданий, поскольку Хайям приобрел еще одну важную функцию, он стал подходящим подарком для юбилея высокопоставленного чиновника, предметом искусства, пригодным для украшения его книжного шкафа или письменного стола. Так, например, появился Хайям на подставке.

Сейчас издания Хайяма доступны и в дешевом, и в роскошном исполнении. В основном из современных переводов воспроизводятся переводы Плисецкого и Голубева. И очень популярны подборки старых переводов, они тоже постоянно переиздаются.

В заключение несколько слов о Хайяме в русском Интернете, вернее, в блогосфере, которые отражают роль хайямовского рубаи в устной современной коммуникации. Я когда-то, это было несколько лет назад, загуглила фразу «Как сказал Омар Хайям» и получила огромную выборку, которая касалась целого спектра этических и бытовых сюжетов, и про любовь, и про дружбу, и про политику, про постулат свободы воли, про еду и про здоровье. И чемпионские были строки:

Ты лучше голодай, чем что попало есть,

И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

Напоминаю, что это перевод Румера. Эти стихи цитируют, описывая трудности жизни в целом, безнравственность женщин, изменения в политике. А строки:

Чему быть суждено - обязательно будет,

Но не больше того, чему быть суждено.

Этот перевод Плисецкого приводят, обсуждая, например, почему так часто падают самолеты, кто-то спрашивает, а тот отвечает, «чему быть суждено …». Какая-то взволнованная девушка пишет, что, мол, ей предстоит секс с двумя мужчинам, не знаю, что делать, а подруга ей пишет: «Чему быть суждено…».

Конечно, больше всего ссылок на поэтические аргументы Хайяма встречается при обсуждении пьянок. Несчетное количество раз цитируется:

Запрет вина - закон, считающийся с тем,

Кем пьётся, и когда, и много ли, и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить - признак мудрости, а не порок совсем.

За отсутствием времени я опускаю контексты и примеры, каждый может в эту игру поиграть самостоятельно, кому интересно. Формула «как сказал Омар Хайям» плюс цитата служит аргументом по самым разным, порой трудновообразимым, поводам.

Но здесь следует различать «как сказал Омар» плюс цитата или «как сказал Омар» плюс псевдоцитата. Этих псевдоцитат появилось тоже огромное количество, и провенанс многих совершенно непостижим для меня. Правда, как исследователь я этим не занималась, как дилетант посмотрела, поняла, что не знаю, откуда, и бросила.

Так, например, массовую популярность приобрел один восьмистрочный текст. Гугл выводит на его по запросу «Хайям в картинках», «портрет Хайяма», и вот этот якобы Хайям - на слайде:

Не делай зла - вернется бумерангом,

Не плюй в колодец - будешь воду пить,

Не оскорбляй того, кто ниже рангом,

А вдруг придется, что-нибудь просить.

Не предавай друзей, их не заменишь,

И не теряй любимых - не вернешь,

Не лги себе - со временем проверишь,

Что этой ложью сам себя ты предаёшь.

У меня даже маршрутка, в которой я езжу по Ленинскому, украшена этой цитатой. Во-первых, это, как минимум, должно быть не одно рубаи, а два, потому что там 8 строчек. Во-вторых, на рубаи это совершенно не похоже. В-третьих, остроумие нашего водителя маршрутки состоит в том, что рядом он написал просьбу следить за вещами, и это назидание с портретом Хайяма. Но текст этот растиражирован в сети, а кто переводчик, вообще не известно.

Последний пример, если звук запустится, это интернет мне принес буквально на днях. Есть такая совершенно мне не известная, м. б. , кому-то здесь известная певица а [Анна Иванова], и она поет песню «Омар Хайям». Я набрала «Омар Хайям», чтобы посмотреть, что у нас, какая погода с Омаром Хайямом сегодня в сети, и первая же ссылка была на нее. Томным голосом выпевает такие слова:

Чисто феномен, притяжения больше нет.

Это ты виновен на протяжении долгих лет.

И припев. Мне пришлось текст искать, потому что расслышать ушами это невозможно:

Разгладь мое сердце по краям.

Возьми мою душу подутюжить.

Как писал Омар Хайям.

Никто другой, только лучший нужен.

Я бы не сообразила сама, но люди уже разобрались и решили, что это как раз пересказ вот этого рубаи:

Ты лучше голодай, чем что попало есть,

И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

И сейчас я вам попробую это запустить, 22 секунды. Если будет звук, то это прекрасно. (Аудитория слышит фрагмент записи песни). Но правда же, дело того стоило.

Свою лекцию я закончила. Возвращаясь к названию, мы теперь видим, что вопрос «Как сказал Омар Хаййам?» имеет несколько смыслов и относится к нескольким темам. Прежде всего, это вопрос о том, какие стихи и в каком количестве принадлежат историческому Хайяму. Этот вопрос не решен, он является проблемой истории персидской литературы.

Кроме того, стоит вопрос о взаимоотношении переводов с подлинником. Это уже проблема рецепции, освоения персидской проблемы в России. И последнее, это коллекция текстов, которые гуляют по рунету, среди них есть и настоящие цитаты из переводов, и фиктивные, со ссылкой на авторитетного мудреца, который уже родился внутри отечественной массовой культуры.

Вопросы и ответы:

Борис Долгин: Спасибо большое. Я начну со своего вопроса, а дальше будем чередоваться в вопросах. Я бы, обратившись к самому началу, все-таки попробовал уточнить. Понятно, что есть достаточно разные точки зрения. Можно ли говорить о каком-то медианном значении количества рубаи, которое принято в мировой иранистике? О каком масштабе корпуса идет речь? И весь ли он освоен в переводах на русский язык?

Н. Ч. : Масштаб корпуса - порядка 400 рубаи, от 350 до 400. И весь он по-русски, так или иначе, представлен (я много опустила из того, что у меня написано). Многие тексты имеют по-русски до 15, даже до 20-ти вариантов перевода. Т. е. это уникальная переводческая традиция по степени разработанности.

Борис Долгин: И последний вопрос, перед тем как я передам слово другим. Каково место Хайяма в современной персидской культуре? В какой степени он допустим в Иране? До 1979 года и дальше?

Н. Ч. : Знаете, современная иранская культура - это сложное определение. Потому что есть современная иранская культура внутри Ирана. Внутри Ирана есть две культуры в рамках одной культуры. Т. е. существует официозная культура и культура интеллигентных людей. И есть эмигрантская иранская культура. Есть еще «Техранджелес» (иранская диаспора в Калифорнии, Лос-Анджелесе), в котором во многом особая и самостоятельная культура. В эмигрантской культуре у Хайяма какие были позиции, такие и остались.

Борис Долгин: А какие?

Н. Ч. : Боря, я за всю иранскую культуру отвечать не могу. Есть такой общепринятый среди историков персидской литературы тезис о том, что Хайям приобрел в западной рецепции гораздо большую славу, чем он имел внутри Ирана. И в каком-то смысле это так. Потому что великие персидские поэты были покруче Хайяма. Это правда. С другой стороны, Хафиз, самый великий из персидских лириков (и в этом нет ни у кого сомнений, даже у Хомейни не было), очень широко и цитировал Хайяма, и работал с его мотивами, т. е. для Хафиза Хайям был авторитетом.

А в современном Иране само по себе то, что хайямовские рубаи посвящены вину, совершенно ни чему не мешает. Ведь архитектор иранской революции аятолла Хомейни сам выпустил «диван газелей», где сплошные воспевания вина, поскольку у всего этого есть символический смысл. Насчет того, по-прежнему ли любит Хайяма иранский народ, не могу ответить. Что Фирдоуси любят, это точно.

Может быть, мой коллега и бывший ученик, а ныне Ученый секретарь Института восточных культур и античности РГГУ Максим Алонцев ответит на этот вопрос.

Борис Долгин: Ученики все-таки не бывают бывшими…

Максим Алонцев: Если говорить о любви к Омару Хайяму, то стоит вспомнить, например, о здании Центральной иранской библиотеки в Тегеране. Это огромное здание, на котором в качестве одного из арт-объектов располагается порядка 50-60 железных листов, где с разного рода украшениями размещены рубаи Омара Хайяма. Нужно заметить, что он все-таки больше знаменит как автор научных изысканий, нежели поэт, но тем не менее, его вклад отмечен, например, и таким образом.

Борис Долгин: Спасибо большое. Есть ли вопросы?

Слушатель: Если процитировать «Евгений Онегин» Пушкина, «Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал», не относится ли это к псевдоссылке, к какому-то иранскому поэту, у этого есть какой-то первоисточник? Классическая персидская поэзия подталкивает к такого рода псевдоцитированию?

Н. Ч. : Замечательный вопрос. Она подталкивает к псевдоцитированию, безусловно. Но как раз это место из Пушкина, по-моему, найдено в «Гулистане» Саади. Есть такое произведение, где сочетаются прозаические рассказы с многочисленными стихами, и вот это, по-моему, реальная цитата из «Гулистана».

Борис Долгин: Вы подтвердили тезис о том, что персидская поэзия провоцирует к такому псевдоцитированию, но почему именно персидская?

Н. Ч. : Потому что такой принцип, один из устоев персидской поэзии, не только поэзии, вообще всей литературы, «развлекать, наставляя». Персы придерживаются этого принципа с глубоко доисламских времен. Единственная часть доисламской персидской литературы, которая сохранилась, это как раз книги наставлений, книги советов. И главный персидский тур де форс - это дидактика. Персидская дидактика очень элегантна, и лучшие образчики персидской дидактики очень остроумны. И, видимо, это сочетание остроумия с наставлением привлекает людей. Цитаты очень часто приводятся для того чтобы подкрепить какой-то тезис. И дидактический пассаж в остроумном исполнении бывает очень кстати.

Борис Долгин: Иными словами, распространенность дидактических пассажей в остроумном оформлении провоцирует другие дидактические пассажи в относительно умном оформлении отсылать к этой традиции. Понятно…

Слушатель: Спасибо за лекцию! Наталья Юрьевна, там на экране было изображение вашего подстрочника одного четверостишия. Насколько полна ваша работа, как она соотносится с работой вашего учителя Османова, вы работали над подстрочником сами?

Н. Ч. : Мне для лекции надо было, я открыла и перевела.

Слушатель: Только одно четверостишие?

Н. Ч. : Да, я никогда Хайямом сама не занималась.

Слушатель: Вот я хотела узнать только это.

Слушатель: В Узбекистане, в Таджикистане, как протекала рецепция Хайяма?

Борис Долгин: Я бы даже расширил этот вопрос. Сам термин персидско-таджикская поэзия, который вы упомянули и который был действительно распространен в послевоенное советское время, насколько он имеет основания? Я нисколько не подвергаю сомнению иранский характер таджикского языка и т. д. , но насколько единым для этих культур было это наследие, насколько оно воспринималось как таковое?

Н. Ч. : Это наследие было конечно единым для этих культур. И, конечно, у современных таджиков есть столько же оснований считать персидскую классику своим наследством, как и у иранцев. Более того, все ранние великие персидские поэты родились на территории современного Таджикистана. И когда я училась в университете, я училась с 1971 по 76 год, и все, что мы проходили по литературе, происходило там, где потом находился СССР.

Совершенно не надо было ехать за границу, чтобы посетить места «боевой славы» персидских поэтов. Другое дело, что это был политический вопрос. Сначала говорили о таджикской литературе, потом она стала таджикско-персидской, потом персидско-таджикской, потом таджикское фарси. Фарси - это название персидского языка. Мои коллеги издавали книги типа «История литературы на фарси», появился термин фарси. А потом всем стало понятно, что термин «персидский» вполне охватывает всё.

Борис Долгин: Возвращаясь к вопросу…

Н. Ч. : К сожалению, на ваш я бы очень хотела ответить, но не могу. Про это ничего не знаю.

Слушатель: Я была в прошлом году в Бухаре, и они тоже считают, что это их поэт.

Н. Ч. : Конечно!

Слушатель: Но там единственный признак почитания - это роскошная гостиница «Омар Хайям», в которой останавливаются все высокопоставленные гости. Больше так ни его изображений, ничего нет. Я, правда, специально этим не занималась. Я была там совершенно по другим делам. Но нас удивило название гостиницы.

Н. Ч. : Очень интересно.

Слушатель: Можно попросить процитировать Хайяма в подлиннике?

Н. Ч. : Вы хотите послушать, как это звучит на фарси? Давайте я вам прочту. …Красиво звучит, да. (Слушатели слышат рубаи в оригинале, затем в русском подстрочном переводе).

Говорят, что райские гурии хороши,

А я говорю, что хороша влага винограда.

Бери то, что можно взять, и не тянись к тому, что обещано,

Потому что слушать барабанный бой хорошо издалека.

Наверняка есть русские переводы, я просто не помню.

Борис Долгин: Немножко о закономерностях восприятия. Все-такидело жене ограничивается Хайямом. Есть такой феномен популярности в советской интеллигенции,и не только интеллигенции. С одной стороны, японской и китайской поэзии, с другой стороны, персидско-таджикской поэзии

Н. Ч. : Можно говорить просто персидской.

Борис Долгин: Просто персидской. Что это, почему именно поэзия этих стран, а не каких-либо других. Есть два сгустка популярности. Почему именно они, на ваш взгляд. Я пытался этот вопрос со стороны дальневосточной задавать Илье Сергеевичу Смирнову.

Н. Ч. : И что он ответил? Он же мой директор (смеется).

Борис Долгин: Во-первых, я его не спрашивал о персидской поэзии, а только о японской и китайской. Он говорил об экзотике, об эскапизме, о мудрости и т. д. На ваш взгляд, это то же самое или что-то другое? Есть ли у вас какое-то объяснение. И кстати, почему вы пошли заниматься персидской литературой?

Н. Ч. : А потому, что меня не приняли на индийское отделение. Но я не пожалела об этом. Хотя если бы я занималась Индией, то тоже была бы счастлива. Мне кажется, что, во-первых, очень большую роль играет такая историческая случайность, т. е. какие люди за что берутся, каким образом. Ведь в истории переводов очень велик человеческий фактор. Достаточно родиться какому-то одному человеку, которому что-то стало интересно, и из этого потом может возникнуть очень большая история.

Почему со среднесоветского времени в страшную моду вошло все японское и китайское? Конечно, это был род эскапизма. И физики очень любили приглашать японистов в свои научные городки и научно-исследовательские институты, и им там рассказывали про прекрасное и недоступное. Китай - гораздо более узкий сегмент. По моим воспоминаниям, повсеместным было увлечение Японией. В этом был еще большой эстетический компонент. А вот в увлечении Хайямом, скажем, здесь другое. Здесь как раз увлечение экзотической, но при этом универсальной мудростью.

Борис Долгин: Ведь это не только Хайям,этот том «Библиотеки всемирной литературы», который вполне ценился. Были такие поэты, которые ценились всерьез, были те, чьи стихи любили в разной степени. Но по поводу Хайяма, по-моему, ни у кого никогда не бывало сомнений. Люди, бросая библиотеки, уезжая из Советского Союза, этот томик скорее брали с собой.

Н. Ч. : Мне всегда казалось, что интерес широкой публики к персидскому литературному наследию совершенно не сопоставим с интересом к Японии. Простой пример: сидят мои коллеги преподаватели и исследователи, которые знают, что такое набор на персидское отделение и что такое набор на японское отделение, это совершенно несопоставимые вещи. В Японии - аниме.

Борис Долгин: Это уже скорее современная массовая культура.

Н. Ч. : А в Иране пока не сложилось.

Слушатель: <неразб>

Н. Ч. : Как раз Игорь Голубев и расшифровывал эту эзотерическую информацию. В некоторых рубайи Хайяма, которые ему приписываются, есть упоминания о суфизме. Кроме того, вся символика вина широко используется в суфийской поэзии. Суфизм в глазах смотрящего. Любое персидское стихотворение про вино и про любовь может быть прочитано как мистическое. Но я бы не стала рассматривать Хайяма как поэта-суфия.

Слушатель: …

Н. Ч. : Разные точки зрения имеют право на существование

Борис Долгин: Символ башни в персидской культуре - более древний, чем суфизм

Н. Ч. : Были башни и до этого.

Слушатель: Насколько передаваема поэзия, написанная на фарси, на русский язык? Насколько удобно ее передавать, и если удобно, то какого подхода вы придерживаетесь? Буквально переводить или все-таки поэтически передавать смысл?

Н. Ч. : Вы имеете в виду Хайяма?

Борис Долгин: Потому что первая часть вопроса была не про Хайяма.

Н. Ч. : Фонетически я не знаю. Русский язык - индоевропейский и персидский - индоевропейский. Все проблемы, которые вообще есть в переводе поэзии, они есть и в переводе поэзии Хайяма. Поэзию вообще переводить тяжело. Она, как известно, теряется в переводе. В переводе можно создать новую поэзию по мотивам той, которая переводится. Но, если какую-то шкалу задавать, то Хайям - из тех поэтов, которых легче переводить. Потому что у него в четверостишии очень упругая и ясная мысль, и эту мысль можно передать. А есть поэты, которые играют с языком. А Хайям играет с мыслью. Поэтому он вполне переводимый.

Слушатель: Хотел задать вопрос по поводу переводов. Скажите, есть ли переводы, например, на тот же китайский и японский стихов Омара Хайяма?

Н. Ч. : Переводы на китайский и японский язык, безусловно, да, есть. И я даже была в командировке в Японии, где рассказывала японским русистам, т. е. специалистам по русской литературе в Японии, про Омара Хайяма, потому что им было интересно послушать про то, как как в России устроена традиция перевода восточной поэзии. И они мне там рассказывали, что есть довольно большое количество разных переводов на японский.

Борис Долгин: Спасибо большое за лекцию, Наталья Юрьевна!

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на polit.ru