фото показано с swissinfo.ch

Я уверена, что секрет благополучия и долголетия швейцарцев заключается в том, что они каждый день готовят свежие мюсли и с фанатизмом стаптывают ноги на горных тропах с желтыми указателями.

Вот и мы с мужем собрались как-то и честно прошли по швейцарскому пути, прогулялись в регион Энгадин (кантон Граубюнден) по одному из самых живописных альпийских маршрутов. Возникшие по итогам заметки предлагаем Вашему вниманию 

Куртку я купила дорогую, непромокаемую — она отбивала капли дождя обратно в небо. Серость и скука тяжело повисли в воздухе. В такой день по горам не разбежишься, для тайм-аута выбор весьма скромный — либо кофейня, либо музей. Музеев в Санкт-Морице два — музей региона Энгадин (старинные печи, встроенные шкафы, чучела животных, оружие, сундуки и прочая утварь здешнего происхождения) и музей итальянского художника Джованни Сегантини. «Много ли русских приходят сюда смотреть картины?» — спросила я на кассе, протягивая бумажные швейцарские франки с портретом архитектора Ле Корбюзье. «Нет, немного. А зачем? Они ведь не для продажи», — прозвучала в ответ ирония.

Наверное, мне нужно представить Энгадин. Это не кантон, как думают одни, и не деревня, как считают другие. По справочникам — это самая высокая в Европе населенная людьми долина, находится она в кантоне Граубюнден, на востоке Швейцарии. Путеводители просто морочат голову, а, может, их авторам просто не подобрать подходящих слов. На самом деле Энгадин — это «mundus alter», «другой мир» на последнем этаже небоскреба. Ледяные вершины скребут небо и сторожат ее самобытность, как Церберы — подземное царство. Нигде в Альпах щемящее чувство соприкосновения с другой реальностью не поражает так сильно. Впрочем, Дж. Сегантини не это искал здесь — он приехал в долину за светом. Он говорил, что воздух здесь так чист, что каждая картина расцветает, как цветок.

Музей Джованни Сегантини, по архитектуре очень напоминающий мавзолей, построен на месте, где пересекаются лучи на картине «Природа» его знаменитого «Альпийского Триптиха». Здание направлено на Шафберг, гору, на склоне которой, рисуя, художник и умер. Но гор нет, куда ни смотри — только на картинах. В окнах — темно и пусто с утра. Но другой день был уже совсем другим.

Он был таким, каким ему и суждено было стать — жарким июльским днем. Утром, часов в девять, мы с мужем вышли из гостиницы. Моего мужа зовут Ули — типично швейцарское имя. Так же звали одного из лучших экстремальных альпинистов нашего времени — Ули Штека. Штек не поднимался на вершины, он взлетал на них, ставя мировые рекорды по скорости. Он не пользовался кислородным баллоном, не брал с собой страховку — он буквально делал невозможное, и казалось, что он бессмертен. Недавно, готовясь к восхождению в Непале, Ули погиб, и его прах развеяли в Гималаях.

Наша гостиница на озере Штацерзее, деревянный домик в стиле шале, стоит на краю лиственничного леса на очень удачном месте, отсюда полчаса пешего ходу до Санкт-Морица и столько же до городов Целерина и Понтрезина. Это что-то вроде заповедника: проезд на машине к гостинице запрещен, здесь нет ни жилых домов, ни элитных дач, с вечера и до утра вокруг тихо и безлюдно, и можно, полностью сбросив с себя все лишнее, броситься в озеро. Штацерзее — озерцо небольшое, горное, чуть поросшее камышом, и вода в нем не прогревается даже в жару, и после трекинга под палящим солнцем, с высоким горбом рюкзака за спиной, она тушит жар внутри и смывает соль с кожи.

У пристани есть надувная лодочка, она принадлежит гостинице — так что на ней можно свободно кататься. Мы вышли часов в девять, а к десяти дошли до района Санкт-Морица «Бад», застроенного однотипными панельными малоэтажными жилыми зданиями. Адольф Лоос, один из архитекторов-новаторов начала двадцатого века, написал «Правила для тех, кто строит в горах». Что-то мне подсказывает, что именно благодаря этой «инструкции к употреблению» у швейцарцев и получилось сохранить в Альпах неземную красоту и гармонию с природой. Суть этих правил — не создавать конкуренцию горам, строить по горизонтали и функционально, «дело рук человеческих не должно соперничать с творением Божьим».

Кстати, Санкт Мориц состоит из двух районов — «Дорф» значит деревня, «Бад» — купание, ванна. «Бад» внизу, на озере, «Дорф» растет вверх по склону, блистает сказочными башнями пятизвездных отелей и украшениями в витринах ювелирных бутиков. «Виа Сувретта», улочка, просто созданная для того, чтобы кататься по ней на санках, не должна вводить в заблуждение, на самом деле это шестая улица в мире по дороговизне аренды торговых площадей. Отсюда возник и слоган «Top of the world», знаменитый рекламный лозунг, придуманный когда-то директором «Туризма Санкт-Мориц» Хансом-Петером Данузером.

«Дорф» просто на корню скуплен миллиардерами — они показываются на швейцарском Олимпе на несколько недель в году и исчезают в каком-то своем, параллельном мире. Когда уезжают туристы, район превращается в призрак, вымирает после пира, как средневековые города после чумы. В «Баде» живут местные и обслуживающий персонал гостиниц. Но слава Санкт-Морица пошла отсюда, снизу, забив поначалу водой минеральных источников. Швейцарский врач и алхимик Парацельс считал, что минеральная вода Санкт Морица — лучшая в известном ему мире. А ведь он изъездил и изучил на этот предмет всю Европу. Еще в 16-м веке он написал, что железистая горьковатая вода с пузырьками, как у шампанского, чуть ли ни панацея и лечит подагру, ревматизм, камни и разные недуги. Но он советовал дозировать ее тем, кто носит под сердцем младенцев: она, де, выталкивает зародившуюся жизнь из лона. И как раз с этой целью и тащили их сюда через перевалы на носилках — благородных, богатых, молодых в компании их мужчин. В Санкт-Мориц ехали за абортом минералкой!

Первыми термами были павильоны, в которых стояли ванны с подогреваемой водой. К середине 19-го века, прямо у источников, здесь стали возводить современную туристическую инфраструктуру, включая фешенебельные отели. В одном из них, в пятизвёздочном «Кемпински» (издалека мы видим его лого) в шикарном СПА с банями и бассейном, декорированном пальмами, до сих пор бьет древний целебный источник. Подпитанный водой, «Бад» расцветал, но в то время туристы отдыхали в Альпах только летом. А вот когда трендом стали лыжи да санки, тогда настал черед «Дорфа», деревни на склоне, и «вершина мира» начала в прямом смысле хватать звезды с близкого неба. А о «Баде» как-то забыли.

Мышиный асфальт безликого «Санкт Мориц-Бад» нагревается. На бельевой веревке, высоко протянутой между двух деревьев частного садика, сушатся огромные масляные полотна. Некоторые — чистые абстракции в духе Пикассо или Пауля Клее. Висит триптих, примитивный, будто написанный десятилетним ребенком, а на нем — плоские пирамиды синих гор. «Смотри, вот твой Палю», — сказал мне Ули. «Пиц Палю» — одна из самых известных и узнаваемых ледниковых вершин массива «Бернина». Пиц — это по-реторомански. Швейцария четырехъязычна: немецкий, французский, итальянский и еще вот это архаичное, вымирающее наречие, чахлый отросток ветви романских языков. На нем говорит Энгадин и еще нескольких долин Граубюндена (подробнее про ситуацию с ретороманским языком можно почитать здесь).

Пик Палю — мой, потому что я скоро на него пойду. Когда я брала интервью у альпиниста Ули Штека, я спросила его, как мне подготовиться к штурму вершины, не слишком ли это рискованное предприятие. Он ответил, что это не очень сложный маршрут, и самое главное на нем — выносливость, так что нужно бегать, регулярно. А еще мне придется научиться рано вставать, потому что выйти придется затемно, не позже трех — на солнце снег превращается в месиво, ноги тонут, и каждый шаг на леднике тянется вечностью. Прибитый к фактурному стволу дерева, к которому крепится веревка, в форме стрелы висит указатель «Сдается комната». Стрела попала в самое сердце, и мы задумались о нашем неопределенном завтра. Гостиницу на Штацерзее мы забронировали на две ночи и собирались остаться, если понравится.  

Комнаты оказались светлые, с запахом кедра; еда легкая, простая и изысканная одновременно; гостиная — с камином, шкурами и диванами, в которые сразу захотелось нырнуть с головой. И мы уже размечтались, как нам будет здесь хорошо, но сотрудник стойки регистрации вернула нас на землю. «Надо бронировать заранее! Поймите нас правильно, у нас еще месяц, до середины августа, высочайший сезон, ведь только на этой высоте сейчас дышится свободно, у нас столько итальянцев, в Милане невыносимо жарко, города плавятся и текут, все бегут в горы, и мы переполнены и ничем не можем Вам помочь».

«Бад» остался позади, а с ним и скучный рельеф. Нас ожидал подъем в три с половиной часа, перепад высот достигал почти тысячи метров. Я взлетала вверх по уступам скал, подставлявшим мне под ноги свои корявые жилистые ступеньки. «Ну куда ты бежишь? Ты же знаешь, брат ходит медленно», — услышала я голос подо мной. Да, Улин брат — альпинист со стажем и он, в отличие от меня, умеет рассчитывать силы, но ведь он все делает медленно. Есть такая шутка, что в Швейцарии люди даже сидят медленно. Когда я переехала сюда двадцать лет назад, я с трудом перестраивалась с динамики пятимиллионного Питера на ритм, заданный обедом, ужином и восхитительными пейзажами воскресных прогулок. Был момент, когда мне показалось, что жизнь остановилась.

А дорога неумолимо идет наверх. Вершины не видно. Сосновый бор, изгиб тропинки, за ним еще одна дуга поворота, они цепляются, как подтянутые спицами петли. Чуть правее от нас — Олимпийский трамплин: в Санкт-Морице проходили две зимние Олимпиады (о том, как сейчас местные жители относятся к олимпийской идее, можно прочитать здесь). Июльский зной нагревает воздух и впитывается через поры. И тут, совсем не по сезону, на обочине абсурдно повисла охапка лыжных палок. Надпись: «Теннисный клуб «Санкт-Мориц-Бад» заботится о забывчивых, рассеянных или неопытных, не прихвативших с собой альпенштоки. Палки можно вернуть на обратном пути».

Наш маршрут к озеру «Ханензее» разделился на две тропы, мы выбрали одну из них наугад, у озера они встретились. Карту мы не покупали — взяли бесплатную в туристическом бюро в Понтрезине. Да она и не нужна — нас ведут желтые указатели маршрутов. Иногда, в особенно экстремальные походы, мой муж Ули берет проводников. Они все советуют на горной прогулке делать десятиминутный отдых каждый час. Мы посидели на ледниковом озере Ханензее.

Беспощадно палит солнце, пейзаж подавляет: свалка камней на серо-черном склоне, ни травинки. До кульминации прогулки недалеко. Мой шаг становится мельче, дыхание чаще — будто я сильно постарела за эти сотни метров подъема. Если так пойдет дальше, я умру прямо на прогулке, как швейцарский поэт и писатель Роберт Вальзер.

До Первой мировой он был знаменит, но потом тридцать лет провел в психиатрических лечебницах. Тридцать лет он не писал, только гулял — Вальзер был неутомимым странником, пешеходом, бродягой. Его сердце отказало в первый Рождественский день — он вышел на прогулку и не вернулся. Нашли его распростертым на снегу, с прижатой к сердцу рукой. Как он уйдет из жизни, на прогулке на снегу, он пророчески описал в рассказе, написанном почти за сорок лет до смерти, а одну из своих повестей так и назвал — «Прогулка». В длинном-предлинном монологе, абсурдно обращенном к служащему налоговой инспекции, он оправдывает свою страсть к променадам, без которых он потерял бы связь с миром, высох и зачерствел, не смог бы сочинять, запертый в стенах, был бы мертв.

Ноги волочили мое безжизненное тело, а темп моего мужа, напротив, остался таким же размеренным и неторопливым, и он меня давно обогнал. И вот он остановился — дело сделано. Он ждал, повернувшись ко мне спиной. Когда я приблизилась, он обернулся и посмотрел на меня с чувством победителя — так Нельсон смотрит с колонны на Трафальгарскую площадь. Ули не хотел пропустить ни одной эмоции на моем лице, и он прекрасно знал, чем может меня взять.

Неожиданно, будто сняли с холста Сегантини лохмотья тряпок, появилась самая совершенная из картин. Как под венец убранные невесты встали заснеженные вершины, сиявшие на солнце чистотой и величием. И сразу исчезла усталость и исчезла боль, и все обиды, оставшиеся внизу, показались сверху ничтожными, как пылинки, проглоченные трубой пылесоса. И захотелось восхититься творением и его творцом, и преклониться перед ним, как в храме перед алтарем. И нет сомнений, нет тревог, есть вера, что Он есть, что Он везде, и слышишь его в себе, как собственный пульс.

И для этого совсем необязательна церковь, синагога, мечеть. Великие законы спустились с гор — десять заповедей Моисея на Синае и Нагорная проповедь, в которой заключена суть христианства. Мир в нашем сознании не случайно разделен на две половины: высший и низший, горный и дольний, а благородная мысль называется высокой. Перед нами — четырехтысячник Бернина, самая высокая гора Восточных Альп. Еще пара шагов, и мы на Фуоркла Сюрлей — панорамный вид, турбаза и общепит. На кухне мы ждали, пока нам разольют граубюнденский суп с перловкой и передадут треугольник сыра, который Ули крупными кусками сразу же нарежет в суп. Сыр у нас в семье почти везде — он плавает, плавится, запекается или падает мелкой крошкой, как манна небесная.

Вошел молодой человек, заказал два кофе с молоком и вдруг каким-то изменившимся голосом пропищал: «Мюсли!». Так обычно обращаются к домашнему питомцу или ребенку, который еще не научился разговаривать, а потому интонация оказывается важнее слов. «Мюсли» — уже более уверенно повторил он, будто подтверждал высказанное им только что предположение. При этом он смотрел куда-то на пол, и я увидела, как в щель прошмыгнуло прехорошенькое серенькое создание. Толстая повариха, зачерпнув черпаком густой суп, громко выругалась.

«Мюсли» на швейцарских диалектах немецкого языка значит «мышка», а название национального кулинарного бестселлера произносится «мюэсли» и переводится — «мусс» на основе зерновых хлопьев и кисломолочных продуктов. Мюсли придумал на прогулке в горах, подсмотрев рецепт у старика-пастуха, Максимилиан Бирхер. Он был необыкновенный врач, с независимым умом и характером.  Он убеждал своих коллег и пациентов в бесценности растительной пищи, и это в тот период, когда наука уверяла, что именно калорийность и животный белок — вот наивысшая суть принципа здорового питания. Кстати, именно от Бирхера ведет свою историю и традиция сыроедения, которая потом стала важным элементом науки диетологии. В Цюрихе у него была знаменитая на весь мир клиника — в ней он системой, которую он назвал «терапией порядка», лечил от всех недугов без исключения.

А сейчас я хочу побыть с вершинами — массив Бернина был спрятан на подъеме, зато на спуске он сияет перед нами. Мы не стали возвращаться дорогой, которой пришли. Прогулка по кругу, возвращение в ту же точку, но по другому маршруту — что-то вроде неписаного правила. Швейцарцы могут себе позволить такую вольность — ведь они сумели вместить в небольшую альпийскую страну пешеходных тропинок длиной в шестьдесят тысяч километров, а это, как если бы полтора раза обойти вокруг Земли. Они обозначены на картах или прямо на дорожках, и сделано это, как и полагается здесь, безупречно — ни за что не потеряешься! 

Если на тропинке нет щита указателя, желтая стрелка (или красно-белые штрихи на более опасных горных маршрутах) обязательно даст о себе знать жирным мазком на стволе дерева или на камне на обочине. И общественный транспорт — он пролезет в любую расщелину. Даже гигантские почтовые автобусы, кстати, тоже желтые, и длинные поезда появляются как из-под земли там, куда, кажется, не ступала нога человека. Двое велосипедистов протащили свои маунтинбайки, обогнав нас. Спуск идет вприпрыжку — за час мы добрались до долины Розег. Дождались повозки, запряженной двумя лошадями, и десять человек, включая нас, расселись несколькими рядами. Бородатый кучер сидел впереди с красивой немолодой итальянкой, она часто и нервно курила, а он болтал без умолку, пытаясь произвести на нее впечатление.  

Телега тащила нас по щебеночной дороге вдоль берега ручья. Как только въехали в Понтрезину, началась гроза. Тьма встала перед нами стеной, тяжелыми раскатами гремел гром, и как-то неуютно было думать, что на Штацерзее нам надо идти через лес. «В горах все непредсказуемо», — участливо заметил наш попутчик, — «Переждите непогоду в ресторане». Вот за это я их и люблю, горы, — за то, что их не просчитаешь, не подчинишь, не приручишь. За то, что мы похожи.

Мы ужинали под горой Шафберг, той, на которой оборвалась жизнь итальянского художника, приехавшего сюда за светом. По словам его внучки Дианы Сегантини, с Шафберга открывается лучшая панорама на Энгадин, но горы опять играют с нами в прятки — укутались в сумерки и ливень. В гостиницу на Штацерзее мы вернулись, когда гроза отступила, и мелкий дождь монотонно стучал по крыше деревянного домика со столетней историей. Круг июльского дня замкнулся. Нам навстречу шла работница стойки регистрации.  

«Вы знаете, тут у одной пары умер кто-то из близких, им пришлось скоропостижно уехать на похороны, представляете, как вам повезло — у нас освободился чудесный номер с видом на озеро!», — говорила она, обнажая в широкой улыбке свежеотбеленные зубы. И мы остались на Штацерзее, ледниковом озере, которое я знала с тех пор, как знала себя, — с черно-белых почтовых карточек из альбома моей бабушки. Она их именно так и называла — почтовые карточки, но это уже совсем другая история.

.

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на swissinfo.ch