Статья историка культуры и филолога, шеф-редактора журнала «Неприкосновенный запас» Ильи Калинина представляет незначительно переработанный вариант текста, опубликованного в журнале «Неприкосновенный запас.

Дебаты о политике и культуре» (2015. № 1 (99). С. 243-249).

На протяжении всей отечественной истории именно культура сохраняла, накапливала и передавала новым поколениям духовный опыт нации, обеспечивала единство многонационального народа России, воспитывала чувства патриотизма и национальной гордости, укрепляла авторитет страны на международной арене1.

Культура как носитель «генетического кода нации» (В. Путин), история как сфера его воплощения, традиция как живительный источник коллективного духовного опыта. И все это помноженное на патриотизм, национальную гордость и международный авторитет. Таковы основы российской государственной культурной политики, вводящей в эксплуатацию новый источник энергии, -- социальную энергию национальной идентичности, которая должна компенсировать экономическую и технологическую неконкурентоспособность за счет «идейно-информационной» привлекательности ценностей и норм «российской цивилизации». Проиграв в борьбе за политическое и экономическое влияние, безуспешно пытаясь выстроить себя как «энергетическую сверхдержаву», окруженную странами, зависимыми от ее природных ресурсов, Россия вводит в игру свой последний резерв, -- неприкосновенный запас русской культуры2. При этом не подвергающаяся сомнению функциональная рамка, вводящая в качестве базового условия культурной политики фактор конкуренции (если не конфронтации) с внешним миром, структурирует реальность глобального мира как своеобразное ристалище противоборствующих патриотизмов, как пространство пубертатного единоборства между государствами, стремящимися помериться друг с другом размерами национальной гордости (иными словами, if size matters, a size of culture matters too).

В очередной раз проявляется характерное для современной России смешение неолиберальных представлений о глобальном рынке и средневековой идеи о духовно-религиозной основе могущества державы: в результате культура одновременно и позиционируется как один из товаров, конкурирующих на рынке, и сакрализуется как «духовные скрепы» нации, являющиеся гарантом ее суверенности. В свою очередь, отношение к культуре как к предмету глобальной конкуренции, ставкой в которой является политическая субъектность государства, неизбежно приводит к ее инструментализации в качестве механизма, способствующего или, наоборот, вредящего росту государственного авторитета. Культура оборачивается лишь еще одной эманацией политической суверенности. Внешняя конкуренция задает и правила внутреннего регулирования, лучше всего выраженные словами министра культуры: «пусть расцветают сто цветов, но поливать мы будем только те, которые нам полезны»3. Не трудно догадаться, чем будут поливать цветы, не сертифицированные как полезные для государства.

Проблема не в том, что у нас бедная культура, нет своей истории и нам нечем гордиться. Вопрос в том, каким образом история, традиция, национальная гордость и другие формы духовного опыта циркулируют в актуальном пространстве политики и общественных дебатов, каким образом они задают границы сообщества и возможности индивидуального действия? Проще говоря, каким образом духовный опыт обретает национальное измерение, какая связь устанавливается между восприятием, представлениями, поведением конкретного индивида и коллективной идентичностью нации, формируемой государством? Или, переводя разговор на официальный язык программных документов, каковы «цели и задачи» государственной культурной политики? На что она направлена: на формирование и воспроизводство единой коллективной идентичности или на создание условий для возникновения подвижной, одновременно творческой и ответственной, субъектной позиции? Вопрос не столь схематичный, как может показаться. Перед нами не искусственно смоделированный, ложный выбор, поскольку ответ на этот вопрос совсем не обязательно предполагает возможность диалектического перехода с одного уровня на другой. Коллективная идентичность может быть, как основой для производства автономной, творческой и ответственной субъектности, так и формой, блокирующей возможность ее появления.

Не ускользает эта проблема и из поля зрения российской государственной культурной политики, которая в прошлом году от непосредственной практики перешла к артикуляции собственных основ. Утверждение приоритетной роли государства на поле культуры говорит о том, что в качестве ее производительной силы должна выступать скорее институционально организованная коллективная идентичность, нежели множество индивидуальных субъектных позиций, а производственные отношения в сфере культуры должны повторять уже сложившийся в России доминантный образец государственной корпорации, устанавливающей «естественную монополию» как на производство национальной культуры, оплачиваемое из бюджетных средств, так и на ее принудительное потребление (поскольку бюджетное финансирование «цветов», полезных для тех, кто обладает административным ресурсом говорить от лица государства, означает автоматическое превращение всех российских налогоплательщиков в потребителей того, что государство опознает как «великую русскую культуру»). Благодаря такой политэкономии, делающей всех граждан РФ потребителями культуры, отвечающей вкусам и интересам господствующего меньшинства, видимо, и предполагается перековывать перформативную подвижность субъектной позиции в монолитную идентичность сообщества, множество в единство, духовный опыт в национальный дух.

Балансирование между идентичностью нации и творческой свободой индивида является сквозным, хотя и не тематизированным, сюжетом текста «Основ государственной культурной политики», концентрирующим в себе напряжение между позициями различных официальных и общественных сил, которые стояли за прописыванием этих программных установок. Если сравнивать текст предложений к «Основам», вышедший из недр Министерства культуры, стенограммы их обсуждений и финальный вариант, принятый 24 декабря 2014 года, можно обнаружить все более нарастающее стремление уравновесить жесткую политику коллективной идентичности тезисом о необходимости «формирования нравственной, ответственной, самостоятельно мыслящей, творческой личности» («Основы»). Это челночное движение между субъектностью и идентичностью, свободой творчества и следованием образцам, правами отдельного человека и укреплением единства совершается столь последовательно, что в конце концов стирает различия между ними. Формирование самостоятельной личности оказывается непременным залогом укрепления общественного единства, единство -- непременным условием формирования творческой личности:

«Основные цели государственной культурной политики -- формирование гармонично развитой личности и укрепление единства российского общества посредством приоритетного культурного и гуманитарного развития. Целями государственной культурной политики также являются: укрепление гражданской идентичности; создание условий для воспитания граждан; сохранение исторического и культурного наследия и его использование для воспитания и образования; передача от поколения к поколению традиционных для российской цивилизации ценностей и норм, традиций, обычаев и образцов поведения; создание условий для реализации каждым человеком его творческого потенциала; обеспечение доступа граждан к знаниям, информации, культурным ценностям и благам»4.

Конечно, уже само упоминание о «гармонично развитой личности», равно как и утверждение «свободы творчества и невмешательства государства в творческую деятельность» («Основы»5) может служить показателем успеха той части экспертного сообщества, которое пыталось придать этому документу более современное звучание. Наиболее одиозные тезисы, вроде отказа от принципа толерантности и цивилизационное противопоставление России и Европы, не вошли в окончательный текст. Если концептуальные установки изначальных предложений, сформулированных Минкультом, опирались на в меру возможностей освоенных Данилевского, Тойнби, Гумилева, Хантингтона, а их риторическая инструментовка (вроде «духовно-культурной матрицы») представляла собой характерную взвесь из консервативного геополитического воображения, мистической эзотерики и современной поп-культуры (которой, как предполагается, и должна противостоять основанная на традиционных ценностях культурная политика), то итоговый документ больше напоминает программу развития госкорпорации «Роскультура» (получившей в монопольное пользование богатства и недра русской культуры), апеллируя уже не столько к «духовной матрице», сколько к «информационной среде».

Являясь результатом длительных обсуждений и компромиссов, «Основы государственной культурной политики» представляют собой палимпсест, сохраняющий отложения разных подходов к культуре, отсылающих то к «национальной самобытности», то к «творческим индустриям» (именно такой русифицированный вариант перевода creative industries призван по видимому отличать правильную творческую активность патриотической молодежи от аполитичной и интернационально ориентированной креативной деятельности хипстеров или критически настроенных по отношению к нынешнему режиму современных художников; таким образом, даже принципиально глобальная по своей природе модель информационной экономики, на которую опирается сама идея креативных индустрий, в нашем случае также должна носить самобытный характер)6. Более того, за попыткой представить «творческую личность» и «укрепление единства» как две взаимно поддерживающие друг друга цели стоит желание выдать прямое противоречие в качестве диалектического единства. «Условия для реализации» и «обеспечение доступа» соседствуют с «формированием» и «воспитанием», собственно, и сама «самостоятельно мыслящая личность», -- так как она представлена в тексте «Основ», -- есть не результат творческого усилия индивида, занимающего собственную субъектную позицию, но эффект государственной политики идентичности, приобщения к нормам и образцам «российской цивилизации». Парадокс, маскируемый концептуальным синтаксисом данного текста, заключается в том, что «самостоятельно мыслящая и ответственная личность» оказывается эффектом формирования, воспитания и укрепления («мы тебя научим не только Родину любить, но и быть самостоятельной личностью, -- а не захочешь, заставим»).

Государственные забота и опека, все более пристрастным объектом которых становится культура, означают ее превращение в зону направленного конструирования коллективной идентичности; распространяясь на сферу культуры, политика организует ее согласно своему собственному языку. Как отмечает Джудит Батлер: «конструирование идентичности не является деконструкцией политики, скорее наоборот, оно устанавливает в качестве политических сами термины, посредством которых устанавливается идентичность»7. Именно в этом, -- в превращении понятий «духовный опыт», «история», «историческая память», «традиция», «культурное наследие» в политические термины -- и состоит то похищение культуры, которое осуществляется в последние десятилетия и принципиально отличается от подчинения культуры государством, характерного для советской эпохи8. Культурная политика есть наступление государства на еще одну область социального: подчинив себе политическую и экономическую сферы, российское государство стремится организовать через отношения господства, монополии и гегемонии еще одно пространство, прежде -- в силу ее периферийного характера -- пользовавшуюся относительной автономией. Определение культуры как «основы экономического процветания, государственного суверенитета и цивилизационной самобытности страны», а культурной политики как «неотъемлемой части стратегии национальной безопасности»9, которое многие (искренне или цинично) приветствуют как возвращение культуре подобающего ей места, в действительности означает перспективу монополизации культурного производства в руках государства, которое уже и сейчас претендует на то, что только оно может выступать единственным агентом, задающим ценностный горизонт национальной идентичности. Культурная политика совершает двойную подмену, - переводя социальные, политические, экономические напряжения на язык культурных разногласий, и одновременно с этим переводя язык культурных ценностей и смыслов на официальный язык государственной политики. Функционирование культуры в рамках тех правил, которым подчиняется дискурс национальной безопасности, предполагает неизбежные ограничения, вводящие строгий режим доступа и соответствующий устав, согласно которому свобода творчества может допускаться только в тех случаях, когда она способствует единству нации.

Заинтересованность государства в активной культурной политике свидетельствует не о достигнутых экономическом благосостоянии и политической стабильности, позволивших перенаправить силы и внимание на поддержку культуры. Наоборот, это говорит о кризисе нормативных оснований, ценностном дефиците и страхе определенных групп, боящихся потерять достигнутое ими положение. Ответом на нехватку работающих ценностей и норм и является попытка обнаружить в культурном наследии, доставшемся от предшествующих поколений, некий готовый ресурс, способный покрыть этот становящийся все более очевидным дефицит. А апелляции к исторической преемственности, передающемуся от поколения к поколению культурному наследию, единству государственных традиций есть лишь стремление сохранить недавно возникшее status quo, наделить нуворишей генеалогией, которую они пытаются представить обществу в качестве национального достояния русской культуры. Навязчивое обращение к самому понятию традиции, истерическая готовность защищать традиционные ценности от воображаемой опасности, агрессивно паническое противодействие вражеским попыткам переписать «нашу историю» выдают страх перед перспективой изменений (у разных групп, испытывающих такой страх, есть собственные мотивы, однако, сама перспектива изменений, -- к тому же артикулируемая через термины утраты, а не приобретения, -- делает их союзниками в поддержании существующего порядка, хотя в действительности их интересы могут быть совершенно разными, если не противоположными)10. Поэтому несмотря на модернизационную риторику, сохраняющуюся и в тексте принятых «Основ государственной культурной политики», ее истинная природа состоит не в стремлении к модернизации (даже вполне превратно понимаемой), но в реакции на угрозу модернизации.

Диалектика консервативного обращения к традиции всегда вторична, поскольку является реакцией на изменения. Интересно тут другое: то, что осуществляемое консервативной мыслью наделение традиции, историческое памяти, культурного наследия позитивной ценностью оказывается ответом на реальный или воображаемый негативный горизонт утраты. Иными словами, ценность традиции столь велика потому, что ее у нас стремятся украсть. Вот характерный для консерватора ход мысли: «Лучший способ уничтожить государство -- это лишить его прошлого, отнять у него историческую память»11. Специфика этого тезиса в том, что он, как правило, не существует сам по себе, но лишь в связке с убеждением, что это прошлое кто-то хочет отнять (на еще более фундаментальном уровне за этим убеждением может стоять отсутствие внутренней уверенности в реальности того прошлого, которое хранит лелеемая консервативной мыслью национальная историческая память). За этим страхом утратить прошлое и историческую память о нем стоит страх утраты земли, которая и моделирует здесь представление об истории. Борьба с «переписыванием истории», являющаяся любимым занятием российских патриотов и частью государственной культурной политики, возможна только при условии, что история -- это такая же эмпирическая реальность, как, скажем, государственная граница. В противном случае, понятие «переписывания истории» является плеоназмом, избыточной конструкцией, поскольку история -- это и есть результат непрекращающегося переписывания, постоянного уплотненения и структурного усложнения культурного слоя в результате умножающегося количества интерпретаций архива, комментариев к уже существующим историческим нарративам и новых нарративов. На практике же борьба с теми, «кто пытается отнять у нас прошлое и переписать нашу историю», есть попытка отнять у Другого право на свой взгляд на историческое прошлое, в том числе и его собственное.

Более того, поскольку земля и история оказываются органическими продолжениями друг друга (или национальная история описывается как форма постоянного прироста земель, или «забота о сохранении родной земли» описывается как основное содержание национальной истории12), культурная политика, оперирующая историческим наследием, оказывается одной из действенных форм не только внутренней, но и внешней политики. Предъявляясь как порождение земли, история становится основой геополитики. Именно так и произошло с недавней аргументацией, обосновывавшей присоединение Крыма, когда именно национальная история наделялась реальным субстанциальным содержанием в противовес «юридической формальности» государственной границы: «. . . и сама территория стратегически важна, потому что именно здесь находится духовный исток формирования многоликой, но монолитной русской нации и централизованного Российского государства. . . И именно на этой духовной почве наши предки впервые и навсегда осознали себя единым народом»13. Так что хронологическое совпадение проговаривания основ культурной политики (которые можно описать через формулу «государство, наследие, духовность»), территориального расширения и войны с Украиной не является чистой случайностью. Перед нами пример культурной политики в действии: возвращение к духовному истоку как обоснование аннексии, «сохранение наследия предков» как мотив расширения границ, утверждение единства собственной истории как права на чужую территорию.

Примечания

1 «Основы государственной культурной политики» (http://www. kremlin. ru/media/events/files/41d526a877638a8730eb. pdf).

2 Анализ предпосылок и эффектов новой государственной программы культурной политики см. в: Калинин И. «Наш паровоз…» Культура как инструмент демодернизации // НЗ. 2014. № 6. С. 85--94 (значительно расширенная версия статьи: «Культура как инструмент демодернизации» опубликована на сайте Полит. ру: http://polit. ru/article/2015/02/15/cultural_policy/).

3 Минкультуры изложило «Основы государственной культурной политики» // Известия, 10. 04. 2014 (http://izvestia. ru/news/569016).

4 «Основы государственной культурной политики» (http://www. kremlin. ru/media/events/files/41d526a877638a8730eb. pdf).

5 Надо сказать, что в изначальном тексте министерских предложений свобода творчества упоминалась только в такого рода контекстах: «никакие ссылки на “свободу творчества”. . . » - Проект «Основ государственной культурной политики», 16. 05. 2014 (http://state. kremlin. ru/council/7/news/21027).

6 И хотя определение и перечень «творческих индустрий» полностью соответствуют тому, что уже стало привычным называть «креативными индустриями», их соседство с такими понятиями, как «духовная сфера» или «ментальность российского народа», заставляет вспомнить знаменитое высказывание Черномырдина: «Какую бы партию не создавали, получается КПСС». Так и здесь: о какой бы «музыкальной индустрии» не заходила речь, получаются «старые песни о главном».

7Цит. по: Campbell D. Writing Security: United States Foreign Policy and the Politics of Identity. Minneapolis: UniversityofMinnesotaPress, 1991. P. 259.

8 Об этом различии см. также мою статью: Калинин И. Культура как инструмент демодернизации (http://polit. ru/article/2015/02/15/cultural_policy/).

9 «Основы государственной культурной политики» (http://www. kremlin. ru/media/events/files/41d526a877638a8730eb. pdf).

10 Ср. , выводы, к которым пришел Карл Мангейм, анализируя трактат Эдмунда Бёрка «Размышления о Французской революции», который был первой развернутой и концептуальной реакцией на гибель старого порядка, противопоставившей новой эпохе ценности социальных традиций и исторической непрерывности: «Сопереживающее проникновение в суть исторического развития, понимание его, продемонстрированное Бёрком, были бы невозможны, если бы определенные слои не ощущали угрозу своему положению и не опасались, что мир может перемениться» -- Мангейм К. Консервативная мысль // Мангейм К. Диагноз нашего времени. М. , 1994. С. 631.

11 Ионин Л. Апдейт консерватизма. М. , 2010. С. 82--83.

12 Ср. , «Земля настоящий фундамент, на который опирается и на котором развивается государство, так что только земля может создать историю» -- Мангейм К. Указ. соч. С. 609.

13 Послание Президента РФ В. В. Путина Федеральному Собранию РФ от 4 декабря 2014 г. (http://base. garant. ru/70811542/).

.

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на polit.ru