По <a href=https://www. rosminzdrav. ru/news/2018/10/01/9086-kommentariy-minzdrava-o-mladencheskoy-smertnosti>данным</a> Минздрава России младенческая смертность снижается. Тем не менее за восемь месяцев 2018 года зафиксировано 5,3 случая на тысячу родившихся живыми.

— Почему ты решила поддерживать родителей?— Просто завела блог в Instagram, где рассказывала о своей потере, о чувствах. Другие родители говорили, что мой блог помогает им справиться с горем. А они помогали мне. Так появилась маленькая сеть взаимоподдержки. Я как мама, которая пережила потерю ребёнка, отвечала на сообщения и делилась своим опытом. Потом решила пройти обучающий курс по психологии и заняться этим профессионально. Сейчас провожу консультации, на которых оказываю психологическую поддержку родителям. Ещё учусь на клинического психолога, потому что хочу работать в узкой специализации, но с большим количеством знаний.— Зачем ты это делаешь?— Сложно ответить что-то кроме: «Я люблю этим заниматься». Работа даёт мне энергию. Если знаю, как помочь, и делаю это, то мне хорошо. Я сама пережила горе, а теперь поддержка — моё любимое дело.— Тебя вдохновляло, что незнакомые люди хотят получить твой совет?— Да, но первое время это скорее постоянно удивляло: не ожидала, что получу столько отдачи. Пару раз даже сталкивалась с эмоциональным выгоранием, но поняла, что важно следить за собой и своими силами.— Почему они писали именно тебе?— Чуть больше трёх лет назад не было фонда «Свет в руках» (фонд оказывает психологическую и информационную поддержку всем, кто столкнулся со смертью ребёнка до, во время родов или в течение первого года жизни малыша — прим. авт.). Возможно, мой блог о потере — первый в русскоязычном Instagram. Мне нужна была поддержка родителей, хотелось говорить с ними и делиться переживаниями. А они находили меня по хэштегу #потеряребёнка и оставались в моем блоге. Наверно, их привлекало, что я открыто говорю о чувствах. Часто психологи не помогают, но в сообществе можно найти поддержку. Здорово, что есть комьюнити.— Что значит фраза «потерять ребёнка»?— Перинатальная потеря — это потеря ребёнка после 22 недель, раньше — потеря беременности. Это медицинские термины, но я их не люблю. Совершенно не воспринимаю, что в 20 недель женщина потеряла беременность, а в 23 недели — ребёнка. Только родители могут сказать, как ощущают потерю. — Как вы столкнулись с этим?— На 28-ой неделе беременности мы с мужем поехали на плановое УЗИ. Во время процедуры врач изменилась в лице и начала задавать уточняющие вопросы. Оказалось, что размер ребёнка не соответствовал срокам. Меня срочно положили в патологию, но в выходные кроме дежурных врачей там никого не было. Мне не объясняли, что происходит, а сама я не допускала мысли, что может быть что-то по-настоящему страшное. В понедельник врач мне прямо сказал: «Ребёнок может умереть». — Что ты чувствовала после этих слов?— Довольно трудно описать, что я чувствовала в следующие две недели, пока Соломон (сын Алии — прим. авт.) был жив. Проще рассказать, что происходило технически: каждый час подсчёт и запись шевелений, три раза в день КТГ (кардиотокография — диагностика состояния плода — прим. авт.), каждые три дня УЗИ. То, что происходило у меня в голове объяснить сложно. Я совершала обычные действия: пыталась читать книжки, смеялась, ела, спала, разговаривала по телефону, но состояние было шоковым. Когда удавалось от души поплакать, то становилось легче. В остальное время я пыталась не сойти с ума. В одну минуту думала, что ребёнок выживет. В другую понимала, что это полный ****** (кошмар — прим. авт.), он умрёт и я этого не переживу. Постоянно кидало из одного состояния в другое. — Как муж тебя поддерживал?— Просто охренительно. Не понимаю, как он это смог. В тот момент спасение меня стало его главной задачей. Мы разговаривали и переписывались в любое время дня и ночи. Он постоянно приезжал и однажды сам сказал, что пойдет со мной на роды. У меня часто не хватало сил говорить по телефону, поэтому он со всеми был на связи, всех успокаивал. Боря (муж Алии — прим. авт.) взял отпуск, потому что не мог работать в таком состоянии и ежедневно ездил ко мне. Страшнее всего ему было дома: он оставался один и понимал, что я тоже одна, без его помощи и поддержки. Утром Боря ехал в кофейню недалеко от дома, где ждал приемных часов в роддоме, а потом проводил со мной время до восьми вечера. После этого он допоздна сидел в кафе и плакал. Я вспоминаю это и начинаю плакать.— Как всё развивалось дальше?— На консилиуме врачи решили, что попробуют капельницами и уколами разжижать мою кровь, чтобы ребёнку поступало больше питательных веществ и он мог расти. В какой-то момент все были настроены оптимистично: Соломон набрал вес и наши попытки вроде имели успех. Мы поверили, что всё получится. На следующем УЗИ выяснилось, что у малыша начались изменения в сердце и мозге. Ребёнок умирал. Уже ничего нельзя было сделать, оставалось просто ждать, когда он умрёт. Врач тогда мне сказала, что это случится сегодня ночью, но после этих слов он прожил ещё двое суток. — Как ты себя ощущала в эти два дня?— Чувствовала себя предателем. Я знала, что он, грубо говоря, должен умереть, но он все ещё жил, шевелился, икал. Мы с мужем прощались с ним, пытались позаботиться о нём. Боря пел ему колыбельную. А я всё время гладила живот и говорила, что люблю его, что я рядом.— Тебе нужно было рожать?— Да. На позднем сроке, даже когда ребёнок умирает внутриутробно, женщина должна родить его естественным путем, если нет противопоказаний. Меня это шокировало. — Как прошёл день родов?— Организм не был готов рожать самостоятельно, поэтому меня начали стимулировать, когда ребёнок умер. Схватки были абсолютно настоящими. Первые несколько часов я терпела боль, но она всё нарастала и нарастала. Отключилась эмоциональная часть, которая помнила, что я буду рожать неживого ребёнка. Основная задача — родить. Это был болевой ад. К тому же, оказалось, что мне нельзя делать анестезию. Меня даже вырвало от боли: настолько тяжело было. Я забыла всё, чему нас учили на курсах для беременных. Какое там дыхание. Я никак не могла себя контролировать....Соломон родился, и боль закончилась за одну секунду. Только тогда я заплакала: как будто вернулось осознание, что сейчас произошло.— Муж тоже был на родах? Как он себя вёл всё это время?— Да. Завидую ему, он видел гораздо больше, чем я, и больше запомнил. Боря был всё время рядом: держал меня за руку, подставлял тазик, говорил, какая я молодец, и пытался меня отвлечь. — Вы часто вспоминаете этот день?— Периодически. Я могу попросить Борю ещё раз рассказать, как это было, каким ему запомнился Соломон. Когда у кого-то из нас есть потребность, мы делимся друг с другом воспоминаниями.— Ты ещё некоторое время провела в послеродовом отделении? — Я провела там 5 дней. У меня была отдельная палата, но в других женщины лежали с детьми. Мы постоянно пересекались в коридоре. Было много больных и тяжёлых моментов. С виду моя палата ничем не отличалась от остальных, поэтому часто ошибочно заходил персонал. Например, медсестра приносила весы и говорила: «А где ребёночек? Давайте взвесим». — Как ты реагировала?— Я испытывала стыд и неловкость, говорила: «Извините, я лежу без ребёнка». Когда оставалась одна, начинала рыдать. Часто люди наоборот ведут себя агрессивно: выпускают злость, кричат на врачей. У меня была аутоагрессия (проявляется в самообвинении, самоунижении — прим. авт.). Мне казалось, что я всех подвела. По вечерам проводилось кварцевание, 15 минут все ждали в коридоре. Женщины выходили из палат с детьми, а я стояла одна и пыталась куда-то деть свой взгляд: старалась не смотреть на младенцев, потому что испытывала стыд. Я думала: «Блин, они сейчас поймут, что у меня умер ребёнок, и решат, что я хочу забрать себе их детей». — Ты понимала, что тебе нужна помощь психолога в этот период?— Да. До потери регулярно ходила к психотерапевту, поэтому решила продолжить и с ней переживать горе. Для меня терапия — это часть жизни, забота о себе. Впервые я пошла к специалисту восемь лет назад после того, как столкнулась с депрессией и паническими атаками, из-за них мне пришлось уйти с работы переводчика жестового переводчика. Было много всего намешано. Депрессия ведь необязательно имеет видимую причину. У нас с психологом были прекрасные отношения, но после потери я не могла из себя выдавить ни слова на сеансах. Спустя полгода начались суицидальные мысли, и мне назначили антидепрессанты. Позже мы с мужем стали задумываться о следующей беременности. Чтобы справиться с переживаниями о ней, я нашла перинатального психолога, для которой потери ребёнка — это специализация. — Когда ты почувствовала, что работа с новым психологом тебе помогает?— На первой встрече мы просидели два с половиной часа. Это круто, ведь обычно за стандартный час с новым психологом не успеваешь даже раскрыться. Я вышла из кабинета с ощущением, будто она помогла мне найти ресурс внутри себя. Появились силы жить дальше и принимать решения. С этим чувством я ухожу от неё каждый раз. На одной из наших встреч психотерапевт сама предложила пойти на её учебный курс по потерям. Там я просто влюбилась в неё как в учителя. Настолько талантливого преподавателя я не встречала. Я вижу её в работе как психолога и хочу работать так же. Она мой наставник, психолог и супервизор, когда возникают трудности в работе.— Почему переживающим потерю нужен узкий специалист?— Горевание, особенно горевание по ребёнку, — специфическая штука. Это личный процесс, но специалист знает механизмы, процессы и закономерности проживания горя. Он может объяснить, что происходит, заземлить или просто быть рядом. Я почувствовала разницу в работе специалиста по потерям. Сейчас в соцсетях развелось много псевдопсихологов, которые пытаются пролезть в тему потери ребёнка. Для меня это особая боль. Например, один «квалифицированный психолог» в Facebook ответил девушке: «Ты думаешь, я буду тебе сопли вытирать?». Он себя называет «квалифицированным»! Я не могу спокойно воспринимать такие вещи. — У тебя бывают депрессивные периоды, связанные с потерей?— У меня в принципе бывают депрессивные эпизоды, но связанных с потерей уже нет. Это не значит, что я больше не грущу, не вспоминаю, не плачу. Соломон — часть моей жизни, мой сын. Я это принимаю и больше не хочу изменить то, что случилось.— Как тебя поддерживали родители?— Сначала моя мама молчала, а потом призналась, что боялась напомнить мне. На эту тему даже есть фраза: «Вы думаете, что для меня самое страшное, — это если вы напомните мне о моём ребенке, а для меня самое страшное — если все о нём забудут». Наши с Борей мамы по очереди приезжали к нам и помогали готовить. Это была охренительная поддержка. Из роддома я вроде вернулась в обычную жизнь, но она уже не была прежней, как и я сама. Я чувствовала себя беспомощной: не могла даже разогреть себе еду. — Муж всегда тебя понимал?— Спустя полгода после потери резко стало ещё тяжелее жить. В первые месяцы мы стали одним целым, словно остались одни во всём мире, одни против всего мира, который не может нас понять. Мы очень держались друг за друга, были как будто приклеены и выживали вместе. Но надо понимать, что это не муж жены, которая потеряла ребёнка. Он тоже потерял ребёнка. Оба родителя переживают горе. Муж тоже нуждался в поддержке, а я не могла её дать, потому что была в жуткой депрессии. Мы перестали друг друга понимать и каждый день ссорились. — А как восстанавливали отношения?— Помогало то, что мы всегда много и открыто разговариваем о наших чувствах. Осознанной работы над отношениями не было. Мы понимали, что оба сейчас переживаем самое страшное горе в нашей жизни. Прожили тяжёлые моменты частично вместе, частично по отдельности, и ситуация как-то вырулилась. После этого я абсолютно перестала осуждать людей, которые расстались после потери ребёнка. Нет виноватых. Люди расстаются, потому что не могут вместе пережить горе такой силы. — Вы планировали вторую беременность? — Мы и сейчас планируем. Просто в один момент следующая беременность стала для меня навязчивой мыслью. Вся моя жизнь была поставлена на неё. Сейчас мы сбавили градус: не хочу вешать на будущего ребёнка весь смысл своей жизни. — А есть страх перед новой беременностью?— Конечно, страх есть, но это здоровый страх. Он не настолько ограничивающий и панический, чтобы оставить мысль о беременности. Мне страшно, но со всеми этими знаниями, с этим страхом я готова идти в неё. Я знаю, что следующая беременность может закончиться, как угодно. Но, тем не менее, иду туда. — Можно ли быть готовыми к возможной потере, например, изучая эту тему больше? — Невозможно заранее смягчить реакцию психики на такое горе. Даже если изучишь тему, потеря — это всё равно абстрактное понятие до того, как она случится. Важно знать, что существует поддержка. Если не понимаешь, куда идти, то может быть тяжелее. Знания — это якоря. — Как нужно говорить с людьми, переживающими или пережившими перинатальную потерю?— Обычно проще сказать, как не надо говорить. Не надо обесценивать. Просто слушай то, что человек доносит до тебя. Если не знаешь, что сказать, так и скажи: «Я хочу тебе помочь, ты мне очень дорог. Что я могу для тебя сделать?». Если хочешь выразить любовь и сочувствие, то говори: «Я тебе сочувствую, я рядом». Даже такие простые слова для горюющего человека — это огромная поддержка. Говорить необязательно, можно отправить открытку, подарить цветы, помочь сделать что-то по дому. — Почему переживания обесценивают?— Кто-то боится соприкоснуться даже с чужой смертью, кто-то обесценивает от незнания. Мы думаем, что какие-то фразы помогут, а на самом деле они делают больно. Например, одна акушерка сказала мне: «Если бы он выжил, то всё равно был бы инвалидом». При этом она плакала и желала мне добра, но просто не знала правильных фраз. — Какая реакция окружения оказалась самой болезненной для тебя?— Мои друзья и знакомые поддерживали меня. Практически не было обесценивания. Сложно было полностью избежать реплик типа: «Ещё родишь, ты же молодая». Однажды моя знакомая сказала, что это был плод, а не человек. Это был болезненный для меня разговор, но я уже всё простила. Она мне не очень близка, и периодически мы поддерживаем общение. Если бы это был мой ближайший друг, то было бы тяжелее. К счастью, единичные негативные моменты тонут в огромном море прекрасных людей, которых я узнала благодаря своему сыну. — У вас ведь проходят встречи с этими людьми. Чем вы обычно занимаетесь на них?— Эти встречи намного больше простых разговоров о потере. Мы объединены очень важной темой. На встречах мы можем быть самими собой. Никто не ставит под сомнение то, что мы родители всех наших детей, живых или неживых. Нет неловких пауз, если кто-то вдруг заговорит об умершем ребёнке. Можем шутить, плакать, пить, ругаться матом и делать всё, что хотим. Есть лишь одно правило: если что-то задевает, скажи об этом. На встречи приходят люди с разным мировоззрением и на разных этапах переживания горя. Важно относиться друг к другу с пониманием. Недавно мы встречались на пикнике, прыгали в «резиночку» и играли в бадминтон. Бывает, что на встречу приходят одновременно человек 15. Мне жаль, что переживающих потерю так много. Но я рада, что мы есть друг у друга.— Какие неловкие ситуации были с незнакомыми людьми, когда речь заходила о детях?— Они постоянно случаются. Раньше я пыталась сформулировать универсальный ответ на вопрос, есть ли у меня дети. Он может настигнуть в любой момент: на вечеринке, в такси или в кафе. Я отвечала на него «да», а если дальше шли расспросы, то говорила: «Живых нет» или «Мой ребёнок умер». Часто не хочется пускать случайных людей в самое дорогое, поэтому теперь мой ответ зависит от ситуации. Муж тоже постоянно сталкивается с этим. У него на запястье татуировка в честь Соломона: написано время рождения. Малознакомые люди часто спрашивают, что она означает. Кто-то не хочет рассказывать другому человеку, но в глубине души чувствует, что предаёт ребёнка. Есть хороший способ: вслух отвечаешь «нет», а про себя добавляешь «для тебя». — Есть советы для людей, переживающих потерю?— Сложно обобщить: потеря — личное горе для каждого. Нужно делать то, к чему вы сейчас готовы. Для кого-то важно скорее выйти на работу, для кого-то — сидеть дома и целыми днями плакать, а для кого-то — уехать далеко. Не надо бояться обратиться к специалисту: часто горе тяжело пережить без поддержки. Важно напоминать себе, что потеря — не твоя вина. Всё равно, была беременность идеальной или сложной. Вина — это закономерный этап переживания горя, она мало общего имеет с реальностью. Себе в роддоме я бы посоветовала заранее подумать о прощании с ребёнком. К такому не бываешь готов. — Как потеря ребёнка изменила тебя?— Потеря ребёнка принесла в мою жизнь невиданную до этого боль. Я не знала, что существует такой вид и масштаб боли. В то же время мой сын принёс столько любви огромных размеров и силы. Боль уже утихла, а любовь — нет. Теперь я смотрю на мир и на людей вокруг через призму любви, которой он меня научил, чувствую тоньше, вижу шире и понимаю ценность моментов и событий. Могу быть «здесь и сейчас». Это у меня появилось благодаря Соломону.— Ты сейчас счастлива?— Я легко чувствую себя счастливой, но также легко могу быть несчастной. Последнее время не замедлялась, чтобы ощутить счастье: голова забита насущными проблемами. Но я часто испытываю счастье и люблю фиксировать его. Например, в июне мы с мужем ездили в Латвию на машине, и любая мелочь вызывала у меня приступ счастья. Вот проезжаем мимо гнезда аистов, думаю: «Блин, аисты! Первый раз в жизни вижу аистов в гнезде», и накатывает счастье. Идём в поле с колосьями или встречаем закат в море, и я снова ощущаю счастье. — Ты часто думаешь о будущем? Какое оно?— После потери я перестала загадывать себе на далёкое будущее. Теперь знаю, что настоящее может за одну секунду измениться так, что весь твой мир разрушится. В следующие пару лет я хочу повысить квалификацию, помочь большему количеству людей и родить живого и здорового ребёнка. Но понятия не имею, как будет на самом деле. Жизнь непредсказуема. Instagram Алии: @my_solomonСайт: babyloss.ru

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на chaskor.ru