Николай Гумилёв жаловался: «Про меня пустили слух, что я хлещу ремнём не только свою жену, но и молодых поклонниц, предварительно раздев их догола... Ну и что с того, что этого никогда не было? Вся Россия верит, и эту веру ничем не уничтожить».

135 лет назад, 23 июня 1889 г. на юге России, в Одессе, в семье отставного флотского инженера-механика Андрея Горенко родился третий ребёнок. Дочери, которую в честь бабки по материнской линии назвали Анной, будет суждено стать лицом русской женской поэзии.Впоследствии Анна Андреевна отметит: «В семье никто, сколько глаз видит кругом, стихи не писал, только первая русская поэтесса Анна Бунина была тёткой моего деда Эразма Ивановича Стогова». Более того — её отец к стихам и тем более к увлечению своей дочери стихосложением относился, мягко говоря, неодобрительно. А поскольку её инициалы полностью совпадали с его собственными, категорически запретил ей подписывать стихи так, как было тогда принято: «А. А. Горенко». Просто чтобы «не срамить имя инженера» какими-то там виршами.Так русская женская поэзия обрела экзотический колорит – Анна Андреевна решила взять в качестве псевдонима фамилию прабабки по материнской линии, Прасковьи Ахматовой. Впоследствии поэтесса сочинит легенду, что этот род ведёт своё начало от хана Большой Орды Ахмата, того самого, что соперничал с Иваном III Великим. А, стало быть, восходит к самому Чингисхану. Величие и поза Легенда красивая, но не имеющая ни малейшей связи с реальностью. Зато отлично иллюстрирующая стиль поведения Ахматовой, главной чертой которого все её современники называли величественность. Что проявлялось даже в такой прозе жизни, как застолье с водкой: «Когда Ахматовой наливали, то всегда спрашивали — сколько налить. И Ахматова рукой показывала, что, дескать, хватит. А поскольку жест был — как всё, что Анна Андреевна делала — медленный и величественный, то рюмка успевала наполниться до краёв. Против чего Ахматова не возражала».Многие, особенно недоброжелатели, принимали это за дешёвое позёрство. Но в том-то всё и дело, что Ахматова обладала могучим поэтическим даром. И не просто обладала — она его осознавала. Грубо говоря, её величие как поэта отчасти давало ей право на величественность в поведении и даже на некоторую позу.В совокупности это дало любопытный результат. В первый сборник Ахматовой «Вечер», вышедший в 1912 г., вошло стихотворение с ударным началом: «Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнём». И ещё одно, первая строфа которого заканчивалась так: «Я на правую руку надела перчатку с левой руки».Сборник тиражом всего 300 экземпляров имел ошеломляющий успех, особенно у женщин. Стихи оттуда переписывали от руки, заучивали наизусть. Моментально появился ряд поэтесс, которых называли «подахматовки», а потом и целое направление в женской поэзии, ставшее позже чуть ли не литературным мейнстримом. «Вся угловатая такая»И поэтессы, и околопоэтические барышни, придавленные величием Ахматовой и очарованные её лирической героиней, твёрдо уяснили себе две основополагающие с их точки зрения вещи. Первое. Тонко чувствующая женщина обязана пребывать в состоянии аффекта и витания в облаках — если человек не от мира сего, то ему простительно и перчатку не на ту руку надеть. Второе. Тонко чувствующая женщина обязана страдать и переносить страдания подобно ахматовской героине, отхлёстанной ремнём — стоически скрывая «стоны звонкие», которым, впрочем, иногда можно дать прорваться.Сила воздействия стихов Ахматовой была грандиозной. Реальный муж Анны Андреевны, поэт Николай Гумилёв, жаловался: «Про меня пустили слух, что я хлещу ремнём не только свою жену, но и молодых поклонниц, предварительно раздев их догола... Ну и что с того, что этого никогда не было? Вся Россия верит, и эту веру ничем не уничтожить. Легенда создана и переживёт нас всех». Золотые слова. Отметим только, что чрезвычайно живучей оказалась не только легенда, но и манера письма, и манера поведения околопоэтических барышень. Помните влюблённую в поэзию второстепенную героиню фильма «Покровские ворота», сыгранную Мариной Дюжевой? «Я вся такая несуразная... вся угловатая такая... такая противоречивая вся!» А ведь её зовут Анна Адамовна — прозрачнее намекнуть было просто нельзя. Между прочим, действие кинокартины происходит в 1957 г. В том же самом году Ахматова, видимо, осознававшая, что натворила и какого джинна выпустила из бутылки, пишет полную самоиронии и отчасти самобичевания эпиграмму, адресованную себе же: «Я научила женщин говорить... Но, Боже, как их замолчать заставить!»Наверное, уже никак. Барышни, читающие свои стихи со скорбным, «не от мира сего» выражением лица и нервно стягивающие на груди концы ложноклассической «ахматовской» шали, даже сейчас являются непременным атрибутом любого поэтического собрания.А вот что касается страданий, тут, как говорится, «особая статья». Ирония здесь неуместна. Изначально поставив свою поэзию в «страдательный залог», Анна Андреевна впоследствии сполна хлебнула уже настоящего горя. «Муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне». Странности любвиЭти строки из поэмы «Реквием» по-настоящему страшны. И правдивы. Первый муж Ахматовой, Николай Гумилёв, расстрелян. Их сын, Лев Гумилёв — в лагерях. Другое дело, что реальная Ахматова вовсе не пребывала в «страдательном залоге». Когда её третий, гражданский, муж Николай Пунин и сын Лев Гумилёв в октябре 1935 г. были арестованы, она написала Сталину: «Я прошу Вас, Иосиф Виссарионович, вернуть мне мужа и сына, уверенная, что об этом никогда никто не пожалеет». В тот же день на её письме была поставлена резолюция: «Т. Ягода. Освободить из-под ареста и Пунина, и Гумилёва и сообщить об исполнении. И. Сталин». То, что её ходатайства после повторного ареста и заключения остались неуслышанными — не вина Ахматовой. Она делала, что могла.Впрочем, говоря о страданиях Ахматовой, чаще вспоминают эпизод, связанный с Постановлением 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград» и сопутствующим ему докладом Андрея Жданова, где тот утверждал: «Это поэзия взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной. Ахматовская поэзия совершенно далека от народа». Партийному функционеру Жданову можно вменить в вину многое, но вот здесь стоит подумать. Дело в том, что ровно то же самое, пусть и в более корректных выражениях, о поэзии Ахматовой говорили её коллеги, классики отечественной литературы. Александр Блок упрекал в чувственности и эротизме: «Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо как бы перед Богом». Александр Солженицын — в индивидуализме: «Солженицын сказал, что мой "Реквием" — трагедия одной женщины, а надо, чтобы была трагедия всего народа».Самое любопытное, что ошибались все. Во всяком случае, когда говорили о том, что Ахматова, дескать, далека от народа. Кое-что Анна Андреевна поняла сразу же. Она ничуть не рисовалась, когда, обсуждая Постановление и последовавшее за ним исключение из Союза писателей, с вызовом бросила: «Мне только славы прибавилось. Всеобщее сочувствие, жалость, симпатии. Вот если бы мне подарили дачу, машину, паёк, все бы говорили: «Зажралась, задрала нос. Какой она поэт? Просто обласканная бабёнка». Тогда и окатили бы меня презрением и забвением».Анна Андреевна оказалась права — простой народ знал и любил её. Но странною любовью. Когда поэтесса в марте 1966 г. скончалась, её близкий друг, библиофил Соломон Цирель-Спринцсон, сбился с ног в поисках автобуса для перевозки тела — на тётку из похоронного бюро имя Ахматовой впечатление не произвело. А вот на простых работяг — очень даже. Они налетели на диспетчершу: «Дура! Это же Ахматова! Выписывай автобус!» Правда, когда Соломон Давидович спросил, читали ли те её стихи, ответ был таким: «Нет, не читали. Но знаем, что есть такая писательница и что она много претерпела... »

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на aif.ru