Мы публикуем статью известного экономиста, главного научного сотрудника ИМЭМО РАН, заместителя директора Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ, члена-корреспондента РАН Ростислава Капелюшникова.

Журнальный вариант статьи опубликован в «Вопросах экономики» (2017. №11).

An unlimited number of jobs are available in
a world of scarcity
Alchian, Allen, 1972

Введение

В последние годы на широкую публику обрушилась лавина апокалиптических предсказаний о сокрушительном ударе по занятости, который неминуемо нанесет так называемая Четвертая промышленная революция, связанная с новейшими технологическими достижениями - роботизацией, «цифровизацией», созданием искусственного интеллекта и т. д. С катастрофическими прогнозами на этот счет выступают политики, публицисты, социологи, футурологи, инженеры и многие-многие другие. Хотя большинство экономистов по традиции сохраняют по отношению к таким пророчествам известный иммунитет, но и среди них сегодня обнаруживается немало алармистов. Нам сообщают, что в результате внедрения новых технологий огромная масса людей останется не у дел - в гонке между машинами и людьми окончательно победят машины (Brynjolfsson, McAfee, 2014); что мир вступает в эпоху беспрецедентно высокой технологической безработицы (Frey, Osborne, 2013); что традиционное государство благосостояния неспособно помочь ее жертвам и поэтому необходимо вводить налог на роботов (предложение Б. Гейтса), а также немедленно приступать к практической реализации идеи безусловного универсального дохода (Ford, 2015); что уже в ближайшие десятилетия отомрет примерно половина всех существующих профессий (Frey, Osborne, 2013); что скорость технологических изменений будет настолько высока, что работники будут просто физически не успевать переучиваться на новые специальности, непрерывно пополняя таким образом армию безработных (Ford, 2015); что нужно быть готовыми к полному исчезновению множества не только мало- или средне-, но и высококвалифицированных рабочих мест, так как новые технологии будут во все большей степени брать на себя выполнение интеллектуальных функций, до сих пор остававшихся исключительным достоянием человека (Brynjolfsson, McAfee, 2014); что главная экзистенциальная проблема, с которой уже вскоре столкнется человечество, - чем занять себя в условиях вынужденного бездействия, когда само понятие «работы» уйдет в прошлое и все за нас будут делать умные машины (Summers, 2013).

Будущая ситуация на рынке труда изображается в самых мрачных красках. Известный американский инженер из Университета Карнеги-Меллон М. Вадхва предупреждает: «Реальность такова, что нам предстоит будущее без рабочих мест, в котором основная часть работ, выполняемых людьми, будет выполняться машинами. Роботы будут водить наши автомобили, изготавливать наши товары и заниматься нашими домашними делами, но в нем останется мало что делать человеческим существам». С ним солидарен Б. Гейтс: новые технологии «сократят спрос на рабочие места, особенно на нижнем уровне профессиональной иерархии». Предприниматель в области программного обеспечения М. Форд, выпустивший в 2015 г. книгу под говорящим названием «Нашествие роботов: технологии и угроза будущего без рабочих мест» (Ford, 2015), заявляет: «В прошлом машины всегда были орудиями в руках людей, но сейчас они начинают вытеснять и замещать собою все больше и больше работников». В связи с такой перспективой бывший президент США Б. Обама выражал серьезную обеспокоенность тем, что сегодня значительная часть американского бизнеса «научилась тому, как добиваться намного более высокой эффективности при гораздо меньшем числе работников» (все цитаты по: (Bailey, 2017)). Известный израильский историк Ю. Харари предсказывает, что к 2050 г. создание искусственного интеллекта приведет «к возникновению массивного нового неработающего класса … «бесполезного класса», который будет не просто незанятым, но который будет и неспособен быть занятым» (Harari, 2017). В общем, на рынке труда, по остроумному выражению Д. Аутора и Э. Саломонс, человечество вскоре ждет «Робокалипсис» (Autor, Salomons, 2017).

Картина мира, вырисовывающаяся из подобных высказываний, предстает как причудливая смесь из избыточного оптимизма и избыточного пессимизма: сверхоптимизма - в том, что касается перспектив современного технологического прогресса; сверхпессимизма - в том, что касается способности экономики (в частности - рынка труда) адаптироваться к его предстоящим прорывным достижениям.

Сразу же отметим одну странность. Разговоры о Четвертой промышленной революции начались тогда, когда ее плодов - во всяком случае, пока - в общем-то и не видно. Ситуация с Первой (паровые машины), Второй (электричество и двигатели внутреннего сгорания) и Третьей (компьютеры) промышленными революциями была иной: сначала благодаря им происходило резкое ускорение роста производительности труда и радикально обновлялась среда обитания человека и только какое-то время спустя, задним числом произведенные ими изменения осознавались как «революция». Сейчас же мы не наблюдаем ни резкого ускорения динамики производительности труда (скорее, дело обстоит с точностью до наоборот), ни признаков кардинальной ломки привычного образа жизни людей. По существу предметом обсуждения оказывается не столько реальное, сколько некое ожидаемое положение вещей, относительно которого ни у кого не может быть уверенности - наступит оно или нет. В этом смысле характерно, что многие исследователи расценивают происходящие сегодня технологические изменения не как проявления уже наступившей Четвертой, а всего лишь как «хвост» Третьей промышленной революции - как ее отдаленные, причем ослабленные, последствия (Gordon, 2016).

Что касается собственно идеи «технологической безработицы», то она далеко не нова и имеет почти двухсотлетнюю историю, хотя сам этот термин был введен в научный лексикон Дж. М. Кейнсом не так давно - лишь в 30-е годы прошлого века1. Можно выделить несколько волн технологического алармизма, когда опасения, связанные с вытеснением людей машинами, приобретали характер массовых фобий. Первая, датируемая началом 19 в. , была связана с опытом индустриализации в Великобритании; вторая, относящаяся к 1960-м гг. , была спровоцирована страхами перед автоматизацией (главным пропагандистом идеи технологической безработицы выступал тогда В. Леонтьев2); третья, возникшая на рубеже 1980-1990-х годов, стала отражением компьютерной революции (Rifkin, 1995). Во всех этих эпизодах прогнозы о наступлении будущего без рабочих мест раз за разом терпели крах и вскоре об угрозе технологической безработицы благополучно забывали. Поэтому не приходится удивляться тому, что среди специалистов по экономической истории и истории экономической мысли сама эта идея уже давно пользуется заслуженно дурной репутацией. Однако теперь, как нас уверяют, все будет иначе, потому что природа современного технологического прогресса принципиально отлична от того, что было раньше, так что на сей раз всплеска технологической безработицы не избежать.

При анализе возможного влияния технологического прогресса на занятость следует четко разграничивать два аспекта проблемы - долгосрочный и краткосрочный. В первом случае речь идет о перманентном сокращении спроса на труд под действием новых технологий, во втором - о временном приросте безработицы из-за возросшего расхождения между структурой спроса и структурой предложения труда (имеется в виду, что когда переходный период, связанный с адаптацией к новым условиям, завершается, безработица возвратится на прежний уровень). Долгосрочные и краткосрочные последствия технологического прогресса не обязательно должны совпадать. В последующем обсуждении мы будем учитывать как те, так и другие.

Теоретические аспекты

За долгие годы изучения проблемы технологической безработицы несколькими поколениями экономистов экономической наукой было накоплено множество теоретических аргументов, эмпирических фактов и исторических свидетельств, позволяющих оценить, насколько оправданы предсказания сегодняшних техноалармистов и следует ли уже в ближайшее время ожидать полного либо пусть частичного, но масштабного вытеснения людей машинами.

По результатам анализа, растянувшегося почти на два столетия, для обозначения логической ошибки, в которую легко впадают при обсуждении этой проблемы, экономической теорией был даже выработан специальный термин - the lump of labor fallacy (заблуждение, предполагающее фиксированность объема труда). Речь идет о умозаключениях по типу: «если производительность труда в результате внедрения новых технологий выросла на X процентов, то, значит, спрос на рабочую силу снизится также на X процентов». Этот силлогизм является ложным, так как исходит из предположения о фиксированности объема выпуска и не учитывает действия разнообразных макроэкономических механизмов обратной связи. На самом деле при повышении производительности труда объем выпуска не остается неизменным: ее рост влечет за собой увеличение доходов либо предпринимателей, внедривших нововведения, либо работников, начинающих использовать более совершенное оборудование, либо потребителей, получающих за счет снижения цен доступ к более дешевым товарам, а чаще всего и тех, и других, и третьих одновременно. Возросшие доходы транслируются в более высокий потребительский и инвестиционный спрос, а удовлетворить его оказывается нельзя без привлечения дополнительных рабочих рук. Как следствие, связь между динамикой производительности труда и динамикой спроса на рабочую силу предстает как чрезвычайно сложная и не однонаправленная. Благодаря косвенным макроэкономическим эффектам она вполне может оказываться не отрицательной, а положительной. Иными словами, и в теории и на практике вполне представима ситуация, когда внедрение новых технологий будет не уменьшать, а увеличивать число рабочих мест в экономике. Однако из высказываний нынешних техноалармистов отчетливо видно, что большинство из них (если только они не являются профессиональными экономистами) в принципе не подозревают о существовании таких непрямых связей и все так же продолжают использовать «лобовую» аргументацию, несостоятельность которой была убедительно выявлена экономической теорией почти двести лет назад в начале 19 в.

Действительно, основные теоретические идеи, касающиеся технологической безработицы как долгосрочного феномена, были высказаны еще экономистами-классиками (Vivarelli, 2007). Последующие поколения экономистов занимались скорее прояснением, уточнением и формализацией выдвинутых ими идей, чем их углублением или пересмотром. По большей части выводы, сделанные в рамках классической школы, остаются по-прежнему в силе.

Начало дискуссии по этой проблеме среди экономистов-классиков было положено Д. Рикардо, когда в третье издание своих «Начал политической экономии» он включил новую главу «О машинах» (Рикардо, 2007). В ней Рикардо отказался от своей прежней позиции, совпадавшей с позицией А. Смита, о том, что в конечном счете внедрение машин всегда благотворно для трудящихся классов. Теперь же он утверждал, что замена людей машинами может быть крайне вредоносна и что мнения простых рабочих по данному вопросу основываются не на предрассудках, как можно было бы подумать, а соответствуют общим принципам экономической науки3.

Вывод Рикардо о том, что внедрение машин чревато сокращением спроса на труд в долгосрочном периоде, вызвал развернутый ответ со стороны других экономистов-классиков - Дж. Милля, Ж. -Б. Сэя, Дж. Мак-Куллоха, Н. Сениора4. В ходе этого обсуждения был выделен целый ряд макроэкономических механизмов, способных нейтрализовать первоначальный трудосберегающий эффект новых технологий. В «Капитале» К. Маркс иронически окрестил эти анти-рикардианские аргументы «теорией компенсации» (Маркс, 1960 , глава 13) и под таким названием они вошли в историю экономической мысли.

Первый, наиболее фундаментальный, компенсационный механизм связан с тем, что в условиях совершенной конкуренции рост производительности труда будет вести к пропорциональному снижению цен на выпускаемую продукцию, что в свою очередь будет стимулировать дополнительный спрос на нее (считается, что первым, кто обратил внимание на этот канал компенсации, был современник А. Смита Дж. Стюарт)5. Причем потребители могут начать предъявлять возросший спрос на продукцию как непосредственно того сектора, где были внедрены технологические нововведения, так и других секторов. Чтобы удовлетворить этот дополнительный спрос, фирмам придется наращивать выпуск, для чего им потребуется больше рабочих рук. И если окажется, что эластичность спроса по цене на продукцию сектора, начавшего технологическое перевооружение, достаточно высока, то тогда занятость в нем не только не уменьшится, но даже возрастет - и это без учета влияния снизившихся цен на спрос на продукцию других секторах6.

Второй - «инвестиционный» - механизм связан с тем, что рост производительности означает повышение прибыльности и конкурентоспособности фирм-инноваторов. В ответ на это они начнут наращивать инвестиции, что автоматически повлечет за собой создание новых дополнительных рабочих мест. Первым, кто описал действие этого компенсационного механизма, был сам Рикардо; позднее его важность подчеркивали А. Маршалл, Дж. Хикс и многие другие авторы.

Третий механизм был выделен К. Викселлем (Wicksell, 1961). Речь идет о том, что первоначальный трудосберегающий эффект новых технологий может быть компенсирован в рамках непосредственно самого рынка труда: возросшая безработица окажет понижательное давление на заработную плату, а снизившаяся цена труда будет стимулировать повышение спроса на него. Начнется обратный откат от более трудосберегающих к более трудоемким технологиям, так что в итоге потери в занятости окажутся не столь значительными. Более того, низкая заработная плата, вызванная избыточным предложением труда, будет ослаблять стимулы не только к использованию, но также и к разработке новых трудосберегающих технологий.

Четвертый механизм, в известной мере противоположный предыдущему, строится на предположении о росте заработной платы, когда в результате технологических нововведений в распоряжении работников оказывается более совершенное оборудование. Действительно, замена людей машинами означает рост капиталовооруженности труда, а это, согласно представлениям неоклассической теории, должно повышать его предельную производительность. Соответственно должна повыситься и заработная плата сохранивших занятость работников и поскольку их возросшие доходы будут транслироваться в дополнительный спрос на товары и услуги, постольку для его удовлетворения начнут создаваться дополнительные рабочие места.

Все рассмотренные выше рыночные компенсационные механизмы описывают возможные последствия «процессных инноваций» (process innovations), то есть изменений в методах производства. Но экономисты-классики не обошли вниманием и возможные последствия «продуктовых инноваций» (product innovations), связанных с выведением на рынок новых видов товаров и услуг (хотя, конечно, подобной терминологии в те времена еще не существовало). Они полагали, что такие инновации по определению являются трудоинтенсивными и, соответственно, должны сопровождаться увеличением, а не сокращением общего числа рабочих мест, чего не отрицал даже Маркс (Маркс, 1960). «Дружественный» по отношению к труду характер «продуктовых» инноваций (таких как появление автомобилей или компьютеров) подчеркивают и все современные авторы7. Вместе с тем различия между двумя типами инноваций не следует преувеличивать. Так, новое, более производительное оборудование представляет собой «продуктовую» инновацию для фирм, которые его выпускают, но «процессную» инновацию для фирм, которые его используют.

Как видим, в изображении экономической теории картина взаимосвязи между технологическим прогрессом и занятостью предстает как чрезвычайно сложная и неоднозначная. Совместное действие различных рыночных механизмов может компенсировать первоначальный трудосберегающий эффект новых технологий как частично, так и полностью, или даже сверхкомпенсировать его, так что по сравнению с исходной ситуацией общее число рабочих мест в экономике не только не сократится, но возрастет. Исходя из чисто теоретических соображений нельзя априори сказать, какой из этих сценариев будет реализован в том или ином конкретном случае: по сути это вопрос эмпирический. Итоговый («чистый») эффект технологических изменений с точки зрения их влияния на динамику занятости будет зависеть от соотношения между «продуктовыми» и «процессными» инновациями, а также между различными механизмами компенсации. Но даже в условиях лишь частичной компенсации можно с уверенностью утверждать, что с учетом разнообразных косвенных эффектов потери в занятости в любом случае окажутся намного меньше, чем это предполагают наивные рассуждения по принцмпу «если производительность труда выросла на X процентов, то, значит, спрос на рабочую силу должен упасть на те же X процентов».

Если же от теории обратиться к фактам экономической истории, причем самых разных стран, то из них становится очевидно, что периоды ускоренного роста производительности труда практически всегда оказывались в то же самое время и периодами резкой активизации спроса на труд. (В качестве иллюстрации сошлемся на недавний опыт отечественной экономики: как известно, в «нулевые» годы высокие темпы роста производительности труда сопровождались в ней значительным расширением занятости. ) Как отмечают Дж. Мокир с соавторами, еще ни разу в экономической истории теоретическая возможность перманентного сокращения общего числа рабочих мест под влиянием новых технологий не становились реальностью (Mokyr, 2015). С учетом этого нам как минимум не стоит принимать просто на веру катастрофические предсказания нынешних техноалармистов.

Эмпирические свидетельства

Влиянию инноваций на занятость посвящено огромное количество эмпирических исследований. Такой анализ может вестись на нескольких уровнях - микро- (отдельные фирмы), мезо- (целые сектора) и макро- (национальные экономики). По многим причинам анализ на разных уровнях может давать расходящиеся результаты.

Одна из ключевых проблем, возникающих в этом контексте, - измерительная. Как количественно можно оценить темпы технологического прогресса? В литературе в качестве прокси для измерения скорости технологических изменений привлекаются самые различные показатели - расходы на НИОКР, инвестиции в новое оборудование, число патентов, активность в использовании ИКТ и многие другие; работы последнего времени все чаще задействуют такой новый важный индикатор как уровень роботизации. Очевидно, что при использовании разных измерителей результаты анализа не обязательно будут совпадать.

О чем же говорят имеющиеся эмпирические свидетельства?

Практически все исследования на микроуровне свидетельствуют о сильном положительном влиянии технологического прогресса на занятость8. Так, в статье (Blanchflower, Burgess, 1998) было показано, что в конце 1980-х гг. внедрение новых технологий обеспечивало ежегодный прирост занятости у фирм-инноваторов на 1,5% в Австралии и на 2,5% в Великобритании. Аналогичный результат был получен на данных по Великобритании, относившихся к периоду 1976-1982 гг. (Van Reenen, 1997). Положительная связь между внедрением новых технологий и ростом занятости у британских фирм была зафиксирована также для более позднего периода 1998-2011 гг. (Cortés, Salvatori, 2015). Исследование на большой выборке американских фирм обрабатывающей промышленности, охватившее сорокалетний период с 1963 по 2002 гг. , продемонстрировало, что чем выше была их патентная активность, тем значительнее были и масштабы создания ими новых рабочих мест (Coad, Rao, 2011). Сходный вывод о том, что у фирм-инноваторов темпы прироста занятости выше, чем у не-инноваторов, был сделан на панельных данных для обрабатывающей промышленности Западной Германии за период 1980-1992 гг. (Smolny, 2002). Во Франции (1986-1990 гг. ) инновационные фирмы также демонстрировали намного большую активность в создании рабочих мест, чем неинновационные (Greenan, Guellec, 2000). Достаточно неожиданно, но из данной работы следовал также вывод, что «процессные» инновации оказывают на занятость более сильное положительное воздействие, чем «продуктовые». Такой же контр-интуитивный результат был получен для фирм обрабатывающей промышленности в Германии (1982-2002 гг. ): и «процессные» и «продуктовые» инновации стимулировали создание ими новых рабочих мест, но эффект от первых превосходил эффект от вторых (Lachenmaier, Rottmann, 2011). Положительная, но не слишком сильная связь между внутрифирменными инновациями и занятостью была обнаружена также для Италии (1992-1997 гг. ) (Piva, Vivarelli, 2005). Согласно результатам другого исследования, тоже относящегося к Италии, примерно половина прироста занятости в обрабатывающей промышленности этой страны за период 1995-2003 гг. была обусловлена «продуктовыми» инновациями, тогда как эффект от «процессных» инноваций был нейтральным (Hall et al. , 2008). Сходным образом в экономике Тайваня (1999-2003 гг. ) «продуктовые инновации» сопровождались ростом численности занятых во всех отраслях обрабатывающей промышленности, тогда как «процессные» - только в высокотехнологичных (Yang, Lin, 2008). Анализ деятельности промышленных фирм в Израиле за 1982-1993 гг. также показал, что в то время как высокотехнологичные фирмы увеличивали занятость, остальные ее теряли (Regev, 1998). В одной из новейших работ, посвященной Испании (2002-2009 гг. ) было продемонстрировано, что быстрее наращивают занятость более инновационные, менее крупные и более молодые фирмы, причем их опережение по отношению к неинновационным фирмам является устойчивым во времени (Ciriaci et al. , 2016). Однако в другой работе, также по обрабатывающей промышленности Испании, (2002-2013 гг. ) какой-либо значимой связи между инновациями и занятостью выявлено не было (Pellegrino et al. , 2017). Нулевой эффект расходов на НИОКР с точки зрения интенсивности создания рабочих мест был обнаружен для фирм обрабатывающей промышленности и в Норвегии для периода 1982-1992 гг. (Klette, Førre, 1998).

Ряд исследований на микро-уровне строились с использованием межстрановых данных. В работе, посвященной четырем европейским странам (Великобритании, Германии, Испании и Франции) и охватившей период 1998-2000 гг. , было показано, что если в обрабатывающей промышленности этих стран «продуктовые» инновации были связаны со значительным приростом занятости на уровне фирм, а «процессные» - с ее слабым снижением, то в сфере услуг первые обеспечивали лишь небольшое повышение занятости, но вторые не влияли на нее ни положительно, ни отрицательно (Harrison et al. , 2014). Еще одно межстрановое исследование показало (1998-2008 гг. ), что расходы на НИОКР положительно и значимо связаны с динамикой занятости в отраслях сферы услуг и в высокотехнологичных отраслях обрабатывающей промышленности, но отрицательно - в традиционных отраслях обрабатывающей промышленности (Bogliacino et al. , 2012). Вместе с тем анализ с использованием опросных данных «Европейского обследования обрабатывающей промышленности» за 2009 г. по семи европейским странам не выявил никакой значимой связи между активностью фирм в использовании роботов и динамикой занятости - ни положительной, ни отрицательной (Jäger et al. , 2015).

В целом исследования на микроуровне позволяют сделать вывод о существовании сильного положительного влияния технологического прогресса на занятость, особенно - в отраслях сферы услуг и в высокотехнологичных отраслях обрабатывающей промышленности; в то же время роботизация, возможно, не столь позитивна для динамики занятости, как многие другие виды современных технологических инноваций.

Однако анализ на уровне отдельных фирм имеет серьезные ограничения. Во-первых, он редко оказывается способен эффективно решить проблему причинности: возможно, что инновационные фирмы действительно более активно создают рабочие места, но, возможно, что более успешные и потому быстрее наращивающие численность персонала фирмы более склонны внедрять инновации. Во-вторых, такой анализ может значительно завышать положительный эффект технологических изменений с точки зрения динамики занятости, если инновационным фирмам удается увеличивать свою долю рынка за счет неинновационных фирм, которым, таким образом, приходится свертывать занятость. В-третьих, он не в состоянии учесть косвенные эффекты компенсационных рыночных механизмов, действующих на уровне целых секторов или всей экономики.

Частично эти ограничения преодолеваются при анализе на секторальном (отраслевом) уровне. При его использовании разброс в получаемых оценках оказывается значительно больше из-за специфики ситуации в разных отраслях. В части таких работ делается вывод о «враждебности» современного технологического прогресса занятости.

Так, на примере 21 отрасли обрабатывающей промышленности пяти европейских стран (1989-1993 гг. ) было продемонстрировано, что потери рабочих мест были выше в секторах, отличавшихся более высокой инновационной активностью (Pianta, 2000). Этот результат был подтвержден на более поздних данных (1994-1999 гг. ) по 10 отраслям обрабатывающей промышленности восьми европейских стран (Antonucci, Pianta, 2002). В исследовании по экономике Испании было установлено, что период с середины 1980-х по конец 1990-х гг. характеризовался в ней резким снижением доли занятых в высокотехнологичных секторах (Sacristán Díaz, Quirós Tomás, 2002). Аналогичная тенденция была зафиксирована для отдельных отраслей обрабатывающей промышленности в цитированной выше работе по Норвегии (Klette, Førre, 1998). Для отраслей обрабатывающей промышленности Италии (Vivarelli et al. , 1996) была обнаружена отрицательная связь между темпами роста производительности труда и темпами роста занятости (хотя «продуктовые» инновации имели положительный эффект, но он перекрывался отрицательным эффектом «процессных» инноваций). Согласно исследованию (Clark, 1987), в отраслях обрабатывающей промышленности Великобритании «созидательный» эффект новых технологий проявлялся примерно до середины 1960-х гг. , после чего он стал «разрушительным».

Вместе с тем в уже упоминавшемся исследовании по Франции, охватившем 18 отраслей обрабатывающей промышленности этой страны, было показано, что в более инновационных отраслях рабочие места создавались более высокими темпами, чем в менее инновационных. Причем в отличие от результатов, полученных при анализе на уровне фирм, эффект от «продуктовых» инноваций был сильнее, чем от «процессных» (Greenan, Guellec, 2000). В работе, посвященной анализу сферы услуг в Италии (1993-1995 гг. ), был сделан вывод, что инновации положительно влияли на динамику занятости в инновационных и интеллектуалоемких отраслях этой сферы, но отрицательно - в ее «традиционных» отраслях, таких как финансы, торговля и транспорт (Evangelista, Savona, 2002). Для Германии (1999-2005 гг. ) было обнаружено, что увеличение числа патентов положительно связано с последующим ростом занятости в высокотехнологичных отраслях обрабатывающей промышленности (таких как производство электрооборудования, электронного, оптического и медицинского оборудования) (Buerger et al. , 2012). Рассматривая совместно отрасли как обрабатывающей промышленности, так и сферы услуг на данных по пяти европейским странам за 1994-2004 гг. , авторы исследования (Bogliacino, Pianta, 2010) выявили сильное положительное влияние на занятость «продуктовых» инноваций. Аналогичным образом анализ 25 отраслей обрабатывающей промышленности и сферы услуг в пятнадцати европейских странах за 1996-2005 гг. показал, что рост расходов на НИОКР оказывал сильное положительное влияние на темпы создания новых рабочих мест, особенно - в высокотехнологичных секторах (Bogliacino, Vivarelli, 2012). В недавней работе (Piva, Vivarelli, 2017) по 11 европейским странам (1998-2011 гг. ), где также совместно анализировались как обрабатывающая промышленность, так и сфера услуг, было установлено, что рост расходов на НИОКР в целом положительно влияет на занятость. Однако наблюдается это почти исключительно в высоко- и среднетехнологичных отраслях, в то время как в низкотехнологичных отраслях он оборачивается потерей рабочих мест. В одной из недавних работ были проанализированы результаты интересного «естественного» эксперимента, осуществленного в Великобритании, когда в течение 2000-2004 гг. малому бизнесу стала предоставляться 100-процентная налоговая скидка на средства, инвестированные в ИКТ (Gaggl, Wright, 2014). Согласно полученным оценкам, активизация инвестиций в ИКТ обеспечила рост количества отработанных часов в малых фирмах, имевших право на такую скидку, на 0,7%. Но при этом занятость возросла только в торговле и финансах и практически не изменилась во всех остальных секторах, включая обрабатывающую промышленность. Важное исследование на панельных данных для 14 отраслей семнадцати стран за период 1993-2007 гг. было выполнено недавно Г. Грацем и Г. Майклсом (Graetz, Michaels, 2015). Они продемонстрировали, что на секторальном уровне использование роботов резко повышает темпы роста добавленной стоимости (перемещение из нижнего в верхний дециль по уровню роботизации обеспечивает 0,37 п. п. ее дополнительного прироста ежегодно), а также темпы роста производительности труда и заработной платы, но при этом не влияет отрицательно на количество отработанных часов.

Важные результаты были получены в недавней работе Дж. Бессена (Bessen, 2017). Он показал, что в пределах одних и тех же секторов связь между динамикой производительности труда и динамикой занятости не остается неизменной: если на ранних этапах развития отрасли она является положительной (внедрение новых технологий ведет к увеличению числа рабочих мест), то на более поздних становится отрицательной. Так, в США численность производственных рабочих, занятых изготовлением хлопчатобумажных тканей, составляла 20 тыс. человек в 1820 г. , возросла до 450 тыс. в 1930 г. (пик) и вернулась на исходный уровень 20 тыс. в настоящее время. В сталелитейной промышленности она равнялась 10 тыс. человек в 1870 г. , достигла 550 тыс. в 1960 г. (пик) и упала до 100 тыс. в настоящее время. Аналогичные цифры по автомобильной промышленности: 20 тыс. человек в 1910 г. , 800 тыс. в 1970 г. (пик) и 600 тыс. в настоящее время. При этом в первой из этих отраслей на протяжении всего периода ее существования ежегодные темпы прироста производительности труда составляли 2,9%, во второй - 2,4%, в третьей - 1,4%. Почему же несмотря на устойчивый рост производительности труда занятость в них сначала быстро росла, а потом быстро снижалась?

Бессен связывает это с тем, что эластичность спроса по цене может сильно меняться во времени. Когда новый товар только появляется на рынке, она намного превышает единицу, поскольку лишь немногие, наиболее состоятельные потребители могут позволить себе приобретать его по высокой цене; затем по мере падения цен круг его потребителей становится все шире и шире; наконец, когда его цена падает настолько, что он становится доступен практически всем, достигается точка насыщения и эластичность спроса по цене опускается до уровня значительно ниже единицы. Лишь с этого момента влияние технологических изменений на занятость (внутри данного сектора) из положительного становится отрицательным. Причем на восходящей фазе, пока эластичность спроса по цене значительно превышает единицу, чем быстрее растет производительность труда, тем быстрее увеличивается занятость. Этим, по мнению Бессена, в частности объясняется, почему так сильно различалось влияние ИКТ на занятость по отдельным секторам. Так, по его оценкам, в США повышение уровня компьютеризации на 1% сопровождалось сжатием занятости в обрабатывающих производствах на 3%, но ее расширением на 1% в секторах, не относившихся к обрабатывающей промышленности. Касаясь будущих трендов в американской экономике, он предвидит, что сокращение занятости под действием технологического прогресса в обрабатывающей промышленности будет перекрываться ее быстрым приростом в сфере услуг (Bessen, 2017).

Наиболее общий вывод, который можно сделать из исследований на мезо-уровне, состоит в том, что в различных секторах спрос на труд неодинаково реагирует на внедрение новых технологий: как правило, его реакция оказывается положительной в услугах, а также в «молодых», высокотехнологичных отраслях обрабатывающей промышленности, но отрицательной в ее «зрелых», низкотехнологичных отраслях. Однако анализу на секторальном уровне присущи многие ограничения, характерные для анализа на уровне фирм. Он точно так же не может учесть действия разнообразных компенсирующих механизмов на макро-уровне, и, следовательно, неспособен ответить на вопрос, каков же общий эффект технологических изменений с точки зрения динамики занятости.

Поэтому такое большое значение имеют исследования, строящиеся на агрегированных данных (часто - межстрановых). Одно из их важных преимуществ состоит в том, что они позволяют оценивать сравнительную эффективность альтернативных компенсационных рыночных механизмов. Для этого могут использоваться различные методологические подходы (Vivarelli, 2007).

В ранних работах основным инструментом анализа служили симуляции на основе данных таблиц затраты-выпуск. Так, из серии симуляций, произведенных для экономики США середины 1980-х гг. , следовало, что занятость в ней будет расти при любых возможных темпах технологического прогресса, хотя в сценариях с более высокими темпами ее рост должен происходить более медленно (Leontief, Duchin, 1986). Прогноз динамики занятости в британской экономике по состоянию на начало 1990-х гг. показал, что действующие в ней компенсирующие механизмы достаточно сильны, чтобы полностью нейтрализовать первоначальный трудосберегающий эффект новых технологий. При этом наиболее эффективным оказывался канал компенсации, связанный со снижением цен, на долю которого, согласно расчетам, приходилось более половины всех компенсированных рабочих мест (Whitley, Wilson, 1982). Однако более поздние оценки тех же авторов, относящиеся к периоду 1985-1995 гг. , уже предполагали, что компенсация будет лишь частичной (Whitley, Wilson, 1987). Аналогичный вывод о неполной компенсации потерь рабочих мест из-за распространения ИКТ был получен также для Западной Германии (Kalmbach, Kurz, 1990).

Другое направление исследований было связано с попытками напрямую оценить эластичность занятости в зависимости от темпов экономического роста. В работе на данных по странам ОЭСР, охватившей период 1960-1993 гг. , было эконометрически показано, что корреляция между темпами изменения занятости и ВВП является положительной, причем она оставалась такой даже в первой половине 1990-х гг. - в годы, которые принято описывать в терминах «экономического роста без создания рабочих мест» (Boltho, Glyn, 1995). Вместе с тем отрицательная эластичность занятости в зависимости от темпов экономического роста была обнаружена для четырех из семи развитых стран (1960-1997 гг. ), проанализированных в работе (Piacentini, Pini, 2000). Причем во всех семи странах наблюдалась отрицательная эластичность в обрабатывающей промышленности, но положительная - в сфере услуг. Однако в работе (Padalino, Vivarelli, 1997), где рассматривались данные по тем же семи развитым странам за период 1960-1994 гг. , были получены иные результаты. В долгосрочном периоде отрицательного влияния экономического роста на динамику занятости выявлено не было, а в краткосрочном периоде между ними была зафиксирована сильная положительная связь.

Связь между динамикой занятости и динамикой производительности подробно проанализирована на выборке из 19 развитых стран за период 1970-2007 гг. в недавней работе Аутора и Саломонс (Autor, Salomons, 2017). Общий вывод из нее однозначен: новые технологии не угрожают занятости, а благоприятствуют ей. По оценкам авторов, в анализируемых странах повышение производительности труда на 10 п. п. сопровождалось увеличением общего числа занятых в экономике в среднем на 2 п. п. В то же время прирост производительности на 10 п. п. внутри того или иного сектора вел к падению занятости в нем примерно 2,5 п. п. Однако прямой (внутрисекторальный) отрицательный эффект перекрывался более сильными косвенными (межсекторальными) положительными эффектами. Во-первых, рост производительности в каждом отдельном секторе стимулировал создание дополнительных рабочих мест в других секторах. Во-вторых, способствуя увеличению объема конечного потребления, он повышал спрос на труд также и во всей экономике в целом. При этом чистый положительный эффект оказывается значительно больше, если использовать при оценке показатели совокупной факторной производительности, а не производительности труда. Наиболее сильное косвенное влияние на уровень занятости в других секторах оказывал рост производительности в сфере услуг. Это дает веские основания полагать, что в случае активного вытеснения в ней людей роботами численность занятых во всей экономике будет не сокращаться, как ожидают многие, а расти. Еще один важный вывод состоит в том, что новые технологии нельзя считать главным драйвером изменений в занятости: ключевым фактором является здесь динамика численности населения. Но более чем скромная роль технологического прогресса плохо укладывается в картину грядущего «Робокалипсиса» (Autor, Salomons, 2017).

Но, пожалуй, наиболее интересная группа исследований на макро-уровне связана с попытками оценить действенность различных компенсирующих механизмов в рамках моделей общего или частичного равновесия. Как было установлено в работе по США (Sinclair, 1981), первоначальные потери в занятости вследствие внедрения новых технологий будут сверхкомпенсированы (то есть чистый прирост занятости будет положительным), если коэффициенты эластичности спроса по цене и эластичности замещения между факторами производства достаточно высоки. В случае американской экономики максимальную компенсацию обеспечивал механизм, связанный со снижением заработной платы, тогда как никаких свидетельств в пользу механизма, связанного со снижением цен, получено не было. Сравнительный анализ экономик США и Италии в период 1966-1986 гг. показал, что если первая была в большей мере ориентирована на «продуктовые», то вторая - на «процессные» инновации (Vivarelli, 1995), Соответственно в первой технологический прогресс сопровождался наращиванием числа рабочих мест, тогда как во второй - их сокращением. При этом в обеих странах наиболее действенным являлся механизм, связанный со снижением цен. В методологически близкой работе с использованием данных по США, Италии, Франции и Японии за 1965-1993 гг. был сделан вывод, что наиболее эффективными в этих странах являются два компенсирующих механизма - через снижение цен и через повышение доходов (Simonetti et al. , 2000). В то же время действие механизма через снижение заработной платы прослеживалось только для более гибкого американского рынка труда. Сильный положительный эффект, обусловленный «продуктовыми» инновациями, также фиксировался только в США. Негативный эффект «процессных» инноваций с точки зрения динамики занятости был обнаружен в работе, посвященной анализу девяти развитых стран в период 1960-1990 гг. (Pini, 1996). Но и в ней отмечалось действие мощного компенсирующего механизма, связанного с расширением экспорта в результате внедрения таких инноваций.

В работе (Layard, Nickell, 1985) на теоретическом уровне было показано, что ключевым параметром следует считать коэффициент эластичности спроса на труд в зависимости от соотношения между реальной заработной платой и производительностью труда. Когда он достаточно высок, первоначальный трудосберегающий эффект новых технологий будет полностью компенсирован. По оценке авторов, в случае Великобритании его величина составляла 0,9, что исключало какое-либо негативное влияние технологического прогресса на занятость. В фокусе другого исследовании по Великобритании находился компенсирующий механизм, связанный со снижением цен (Nickell, Kong, 1989). В семи из девяти проанализированных авторами секторов этой страны эластичность спроса по цене была достаточно высокой, чтобы в масштабах всей экономики между технологическими изменениями и занятостью сохранялась устойчивая положительная связь.

Несмотря на расхождения в получаемых эмпирических оценках, нельзя не заметить, что большинство исследований на агрегированном уровне все же склоняются к выводу о том, что технологический прогресс является фактором, скорее благоприятствующим, чем препятствующим росту занятости. При этом они показывают, что многое здесь зависит от степени гибкости рынка труда, от эластичности спроса по цене (как на товары, так и на труд), от эластичности замещения между производственными факторами и т. д. (Piva, Vivarelli, 2017). С методологической точки зрения основным недостатком макро-исследований является то, что в любой стране траектория изменения совокупной занятости определяется множеством структурных, институциональных и социальных факторов, проконтролировать которые зачастую невозможно. Как следствие, попытки выделить «чистый» эффект технологических изменений на уровне всей экономики наталкиваются на труднопреодолимые препятствия.

В самое последнее время появились работы, где единицей наблюдения выступают не фирмы, сектора или национальные экономики, а отдельные регионы. Наверное, самая резонансная из них - это исследование Д. Аджемоглу и П. Рестрепо, посвященное влиянию роботизации на занятость на уровне локальных рынков труда в США (commuting zones) за 1990-2007 гг. (Acemoglu, Restrepo, 2017). Согласно полученным ими оценкам, установка каждого дополнительного промышленного робота вытесняет из производства от 3 (минимальная оценка) до 6 (максимальная оценка) работников. В эквивалентной формулировке - один дополнительный робот в расчете на тысячу работников снижает уровень занятости в экономике (employment-population ratio) на 0,18-0,34 п. п. Кумулятивные потери в результате роботизации за весь рассматриваемый период составили, по их расчетам, от 360 тыс. до 670 тыс. человек, причем сильнее всего пострадала занятость в обрабатывающей промышленности.

Отметим, что если даже принять эти оценки, то количественно влияние роботизации на занятость в США оказывается едва заметным - снижение на 0,2-0,3% за почти двадцатилетний период. Достаточно сказать, что только ежегодный оборот рабочей силы на американском рынке труда (сумма наймов и увольнений) превышает 120 млн. Более того, согласно расчетам Аджемоглу и Рестрепо, при оценке совместного воздействия на занятость роботизации и компьютеризации, чистый эффект новых технологий из отрицательного становится положительным (Acemoglu, Restrepo, 2017). Не вполне также ясно, в какой мере в их анализе удалось учесть влияние компенсирующих рыночных механизмов, действующих на уровне всей экономики, а не на уровне локальных территориальных зон. Кроме того, как уже отмечалось, в других работах, посвященных той же проблеме, роботизация оценивается как фактор, нейтральный с точки зрения динамики занятости - не оказывающий на нее какого-либо явно выраженного влияния (Jäger et al. , 2015; Graetz, Michaels, 2015)9.

Наконец, все исследования, также использующие региональные данные, рисуют иную картину, чем Аджемоглу и Рестрепо. Так, в работе Д. Аутора с соавторами, в которой в качестве единиц анализа также выступали локальные рынки труда в США (722 зоны) и которая охватывала тот же период 1990-2007 г. , никакого отрицательного влияния новых технологий на общую занятость выявлено не было (Autor et. al. , 2016). Анализ локальных рынков труда в Западной Германии (402 зоны) за период 2001-2012 гг. показал, что регионы с высокой концентрацией отраслей с эластичным спросом на выпускаемую ими продукцию в ответ на рост производительности труда наращивают занятость, тогда как регионы с высокой концентрацией отраслей с неэластичным спросом ее теряют (Blien, Ludewig, 2017).

В работе (Gregory et al. , 2016), где использовались данные по 238 регионам двадцати семи европейских стран за период 1999-2010 гг. , были выделены три основных канала возможного воздействия технологического прогресса на занятость: 1) эффект замещения, связанный с вытеснением работников машинами; 2) эффект, связанный с возрастанием спроса (благодаря снижению цен) на выпускаемую фирмами продукцию; 3) эффект перелива, связанный с тем, что возросший спрос может выходить за пределы непосредственно тех регионов, где внедряются новые технологии, и перетекать в другие регионы. Согласно полученным оценкам, за весь рассматриваемый авторами период кумулятивные потери за счет первого механизма составили (суммарно по всем регионам) 9,6 млн рабочих мест, тогда как кумулятивный прирост за счет второго механизма - 8,7 млн и за счет третьего - 12,4 млн рабочих мест. Чистый выигрыш благодаря действию технологического прогресса составил 11,6 млн. Данный расчет строился исходя из предположения, что все дополнительные нетрудовые доходы, полученные за счет возросшей эффективности производства, расходуются на приобретение товаров и услуг в соседних регионах (эффект перелива). В качестве альтернативного рассматривался сценарий, при котором все дополнительные нетрудовые «уходили» из системы (то есть расходовались за пределами Европы). Но даже в таком крайнем варианте общий чистый выигрыш в занятости все равно достигал почти 2 млн рабочих мест (Gregory et al. , 2016).

Технологический прогресс и подстройка на рынке труда

Технологический прогресс может становиться источником безработицы не только тогда, когда он сокращает спрос на труд, но и тогда, когда он затрудняет и замедляет процесс соединения (мэтчинга) работников с рабочими местами. Дело в том, что под его воздействием может меняться не только уровень, но также и структура спроса на рабочую силу. Для преодоления возникших расхождений между структурой спроса и структурой предложения труда оказывается необходима реаллокация рабочей силы - профессиональная, территориальная, межфирменная. Одни профессии устаревают, другие появляются; новые технологии начинают предъявлять более высокие требования к уровню образования и квалификации работников; рабочей силе приходится перемещаться из регионов, где потребность в ней падает, в регионы, где потребность в ней возрастает; фирмы-неинноваторы приступают к увольнениям (или они вообще закрываются), тогда как на фирмах-инноваторов открываются вакансии, так что рабочие места начинают перетекать с первых на вторые. По сути это именно то, что Й. Шумпетер называл процессом «созидательного разрушения».

Естественно, что при резких технологических сдвигах приспособление к ним может растягиваться на длительное время и принимать крайне болезненные формы. Переквалификация, овладение новыми профессиями, повышение уровня образования, переезд в другую местность, даже смена места работы - все это требует времени и сопряжено с немалыми издержками. В этом смысле нет сомнений, что технологическая безработица как краткосрочный феномен вполне реальна и, более того, всегда в той или иной мере присутствует на современных рынках труда. Весь вопрос в том, выходит ли она за пределы «нормальной» фрикционной безработицы и если да, то как сильно, а также происходит ли со временем ее рассасывание и если да, то как быстро. Например, в работе (Feldmann, 2013) на данных по двадцати одной развитой стране за период 1985-2009 гг. было показано, что технологические нововведения действительно вызывают временное повышение безработицы в течение первых трех лет после начала их освоения, но затем она возвращается на исходный, более низкий уровень. Важно отметить, что подобный краткосрочный прирост безработицы может наблюдаться даже тогда, когда в долгосрочной перспективе технологический прогресс служит катализатором роста спроса на труд.

Здесь действует множество разнонаправленных факторов. Тем не менее в общем случае можно ожидать, что повышение безработицы будет тем значительнее и продолжительнее: 1) чем масштабнее требуемая реаллокации рабочей силы, то есть чем быстрее, глубже и шире сами технологические сдвиги, которые дают ей толчок; 2) чем сильнее разрыв между требованиями, предъявляемыми старыми и новыми технологиями к качеству человеческого капитала работников; 3) чем выше негибкость рынков труда, препятствующая процессу реаллокации и замедляющая ее темпы.

Более того, если речь идет не об однократном шоке, а о постоянно воспроизводящейся ситуации, когда скорость технологических изменений устойчиво превосходит скорость адаптации к ним со стороны фирм и работников, то тогда технологическая безработица может наблюдаться не только в краткосрочном, но также и в долгосрочном периоде. Иными словами, при определенных условиях технологический прогресс может становиться причиной повышения «естественной» (равновесной) нормы безработицы.

Так, он может усиливать склонность фирм к увольнениям и ослаблять их склонность к открытию вакансий (Aghion, Howitt, 1994). Одно из главных последствий изменений в технологии - устаревание знаний и навыков, накопленных работниками. Это, с одной стороны, должно подталкивать фирмы к тому, чтобы быстрее избавляться от имеющихся у них работников с морально устаревшим человеческим капиталом, а, с другой, к тому, чтобы менее активно нанимать новых работников, поскольку в условиях частых технологических сдвигов ожидаемая продолжительность мэтчинга (соединения работников с рабочими местами) будет короче (причина - все то же ускоренное обесценение знаний и навыков). В то же время поскольку технологический прогресс способствует росту производительности труда, постольку отдача от каждого дополнительно созданного рабочего места будет выше, а это должно стимулировать фирмы, наоборот, к более активному открытию вакансий. В ситуации, когда последний эффект оказывается слабее двух первых, внедрение новых технологий будет вести к повышению «естественной» нормы безработицы10.

Однако такой результат нельзя считать предопределенным. Технологический прогресс может принимать различные формы: иногда он требует ликвидации существующих рабочих мест, но иногда все ограничивается лишь их реновацией (Mortensen, Pissarides, 1998). В последнем случае работники адаптируются к требованиям новых технологий, обновляя и пополняя свои знания и навыки, но оставаясь при этом на прежних рабочих местах. И если технологический прогресс в форме создания/ликвидации рабочих мест действительно способен повышать «естественную» норму безработицы, то в форме их реновации он должен, напротив, способствовать ее снижению.

Как часто встречаются эпизоды со сверхвысокой краткосрочной технологической безработицей? Экономическая история показывает, что отыскать примеры, когда ускорение технологического прогресса вело бы к резкому скачку общей безработицы, крайне сложно. В начале 20 века появление автомобилей не вызвало массовой безработицы среди извозчиков, кузнецов и шорников; в конце того же века появление компьютеров не вызвало массовой безработицы среди машинисток. Это означает, что чаще всего скорость технологических изменений и скорость подстройки к ним оказываются сопоставимы. В прошлые периоды внедрение новых технологий, как правило, не носило взрывного характера, растягиваясь на более или менее длительный период, достаточный для того, чтобы фирмы и работники успевали адаптироваться к изменившимся условиям. Благодаря этому обычно удавалось избегать каких-либо резких скачков безработицы, обусловленных технологическими факторами. (Скажем, в США, где, как мы упоминали, оборот рабочей силы превышает 120 млн в год, чтобы ощутимо повлиять на общий уровень безработицы, разовый выброс в нее, вызванный внедрением новых технологий, должен был бы составить не менее 0,5-1 млн человек. )

Тем не менее некоторые авторы склонны связывать текущие проблемы на рынках труда развитых стран с действием именно технологических факторов. Так, еще недавно Ю. Бринйолфссон и Э. МакАфи предлагали чисто технологическое объяснение устойчиво высокому уровню безработицы, который поддерживался в экономике США на протяжении нескольких лет после окончания Великой рецессии (Brynjolfsson, McAfee, 2011). Однако сейчас, когда безработица в США экономике упала заметно ниже отметки 5%, стало очевидно, что новые технологии были здесь не причем.

Но, возможно, в ближайшем будущем нас все-таки ожидает бурный всплеск технологической безработицы, как и предсказывают техноалармисты? При ближайшем рассмотрении подобное развитие событий представляется крайне маловероятным, причем сразу по нескольким причинам.

Во-первых, как показывает эмпирический анализ, современный технологический прогресс ориентирован не столько на ликвидацию, сколько на реноацию рабочих мест. Так, компьютеризация способствовала масштабному замещению людей машинами в процессе выполнения рутинных производственных операций (подробнее об этом см. следующий раздел). Но, как подсчитала на данных по Германии за 1979-1999 гг. А. Спиц-Онер, это на 99% произошло за счет уменьшения выполняемых работниками рутинных операций внутри существующих профессий (то есть без их отмирания!) или лишь на 1% за счет ликвидации профессий, являвшихся целиком рутинными (Spitz-Oener, 2006). Но такая форма технологического прогресса, как уже отмечалось, связана скорее с расширением занятости, чем с ее сжатием.

Во-вторых, многие алармистские прогнозы строятся исходя из упрощенного деления всех занятых на две группы - низко- и высококвалифицированных. И если считать, что новые технологии уменьшают спрос на первых, но увеличивают спрос на вторых, то отсюда легко прийти к выводу о неизбежности масштабной технологической безработицы, поскольку по понятным причинам вытесняемые машинами малоквалифицированные работники не в состоянии претендовать на рабочие места, требующие высокой квалификации. Однако деление всех занятых на две полярные группы - это всего лишь исследовательский прием, облегчающий анализ. В реальности существует огромное множество градаций в зависимости качества рабочей силы. Нет ничего невозможного в том, чтобы при определенных условиях работники, находившиеся на «дне» профессиональной иерархии, смогли подняться на одну ступеньку вверх; работники занимавшие эту ступеньку ранее, также продвинулись на шаг вперед и так далее вплоть до самой вершины. . Возможность такой «цепной» субституции между различными группами работников резко снижает риск возникновения внезапного всплеска технологической безработицы.

В-третьих, продвижение новых технологий может наталкивается не только на инженерные, но также правовые, социальные и этические препятствия, снижающие скорость их распространения. Скажем, массовый переход на беспилотные автомобили невозможен без радикальной ревизии законодательства об ответственности при ДТП, но для такой ревизии может потребоваться много лет11. Когда же процесс диффузии технологических инноваций оказывается достаточно постепенным, подстройка к нему на рынке труда может успешно идти, не порождая высокой технологической безработицы даже в краткосрочном периоде.

Но, пожалуй, самое главное, что пока (вопреки предсказаниям техноалармистов) ничто не указывает на ожидающее нас в ближайшем будущем резкое ускорение технологического прогресса. Как показывает Таблица 1, последнее десятилетие можно считать одним из худших периодов в экономической истории развитых стран. В эти годы в них наблюдались самые низкие с начала 20 в. темпы роста не только ВВП, но также совокупной факторной производительности, что можно рассматривать как свидетельство явного замедления технологического прогресса. Можно, конечно, возразить, что такие разочаровывающие показатели - это не более чем результат отрицательного влияния Великой рецессии 2008-2009 гг. Однако при ближайшем рассмотрении отсылка ней оказывается неубедительной.

Таблица 1

Среднегодовые темпы прироста ВВП и совокупной факторной производительности (СФП), развитые страны, 1890-2015 гг. , %

1890-1913 гг.

1913-1950 гг.

1950-1975 гг.

1975-1995 гг.

1995-2005 гг.

2005-2015 гг.

США

ВВП

3,8

3,3

3,5

3,2

3,4

1,4

СФП

1,3

2,5

1,8

1,1

1,8

0,6

Великобритания

ВВП

1,7

1,3

2,9

2,4

3,0

1,0

СФП

0,5

1,2

1,8

1,8

1,6

-0,1

Еврозона

ВВП

2,4

1,0

5,1

2,5

2,0

0,6

СФП

1,4

1,2

3,6

1,8

0,7

0,2

Япония

ВВП

2,5

2,2

8,2

3,7

1,1

0,5

СФП

0,5

0,7

4,4

1,7

0,9

0,4

Источник: (Bergeaud et al. , 2017).

Во-первых, долговременное замедление роста производительности началось в развитых странах за несколько лет до наступления Великой рецессии (в США - с 2005 г. ) (Gordon, 2016). Во-вторых, даже после корректировки на ее последствия темпы прироста СФП для развитых стран в 2005-2015 гг. все равно остаются более низкими, чем в другие периоды (Fernald, 2015). В-третьих, вполне естественно, что рецессии негативно влияют на темпы роста ВВП, но не так легко понять, почему они должны негативно влиять также на темпы технологического прогресса. Скажем, в США десятилетие Великой депрессии (1930-е гг. ) считается самым «инновационным» периодом в истории страны (Field, 2003).

Сегодня большинство исследователей согласны с тем, что произошедшее в развитых странах резкое ухудшение динамики ВВП и динамики производительности - это не краткосрочный эпизод; что с середины 2000-х гг. все они перешли на более низкую долговременную траекторию экономического роста; наконец, что в первую очередь это было связано с замедлением темпов СФП, то есть - технологического прогресса. Из американских экономистов только Бринйолфссон и МакАффи, принадлежащие к числу убежденных технооптимистов, продолжают настаивать на том, что уже в ближайшее время годовые темпы прироста СФП в США ускорятся до 2% (Brynjolfsson, McAfee, 2011). Однако с того момента, когда ими впервые был высказан этот прогноз, прошло уже несколько лет, но никаких признаков обещанного ускорения по-прежнему не заметно. Все остальные авторитетные исследователи экономического роста в США (Д. Джоргенсон, Р. Гордон, Дж. Ферналд, С. Олинер и многие другие), напротив, ожидают серьезного замедления темпов прироста СФП до 0,5-1%. По их оценкам, американской экономике в лучшем случае предстоит возврат к показателям, наблюдавшимся в «застойное» двадцатилетие 1972-1995 гг. 12.

Но ели это так, то тогда уже по одной этой причине нет смысла ожидать в скором времени какого-либо скачка технологической безработицы. Если темпы технологических изменений, как следует из большинства прогнозов, будут даже ниже исторической «нормы», то и приспосабливаться к ним будет не сложнее, а легче, чем раньше. В свете этого даже краткосрочный всплеск технологической безработицы в ближайшие годы представляется малоправдоподобным.

Конечно, технологическое развитие - это трудно прогнозируемый процесс, который таит в себе много неожиданностей, так что ситуация может поменяться очень быстро. Возможно, уже где-то на подходе находятся новые прорывные технологии, которые в очередной раз преобразят мир. Но пока доступные данные рисуют совершенно иную картину: похоже, что впереди у мировой экономики длительный период не слишком быстрого по историческим меркам технологического развития и, как следствие, достаточно вялого роста производительности.

В то же время в дискуссиях о технологической безработице нередко забывают, что новые технологии могут влиять не только на спрос, но также и на предложение труда. И если эффекты на стороне спроса - это в значительной мере область догадок и предположений, то эффекты на стороне предложения - уже реальность.

Традиционно помимо денежных потерь безработные несли не менее значительные неденежные (психологические) издержки, попадая в ситуацию вынужденного бездействия и социальной изоляции. Однако благодаря компьютерам и Интернету такие издержки стали на порядок меньше: теперь незанятым есть чем заняться (скажем, проводить время за видеоиграми) и есть с кем общаться (через социальные сети). И в той мере, в какой возросла ценность досуга, должны были ослабнуть стимулы к поиску и получению оплачиваемой занятости на рынке. Иными словами, непредвиденным результатом распространения новых технологий могло стать снижение уровня занятости, причем особенно сильное - среди молодежи.

Действительно, в работе (Aguiar et al. , 2016) показано, что в США кривые предложения труда у всех демографических групп сместились под действием ИКТ вниз, но сильнее всего - у молодых мужчин (21-30 лет) с низким образованием (не обучавшихся в колледже). За 2000-2015 гг. уровень занятости упал у них на 10 п. п. - с 82% до 72% и при этом резко - с 10% до 22% - выросла доля тех, кто в течение всего предыдущего года не трудился ни одного часа. Что касается средней продолжительности отработанного времени в расчете на одного человека, то она сократилась у них на 300 (!) часов в год. Баланс времени изменился следующим образом: время, посвящаемое работе на рынке, снизилось на 3,5, а посвящаемое работе по дому, - почти на 2 часа в неделю; время, посвящаемое учебе, выросло на 1, а посвящаемое досугу, - более чем на 4 часа в неделю. Еще интереснее, что за компьютером молодые мужчины с низким образованием стали проводить в течение недели на 6,5 часов больше, в том числе за видеоиграми - на 5 часов больше, чем раньше. Согласно эконометрическим оценкам авторов, от четверти до половины всего сокращения отработанного времени у этой группы объяснялось переключением на «компьютерные» формы проведения досуга

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на polit.ru